— Прости, что затронула эту тему — прошептала я.
— Удовлетворила любопытство? Не советую разговаривать со мной на эту тему.
— Мне жаль, что так вышло с твоей мамой… — Я говорила искренне. В это мгновение мне хотелось обнять его — крепко-крепко. Чтобы утешить. Вот только он этого не хотел.
— Вам всем жаль, — усмехнулся Барс. — Но давай по-честному — всем плевать. Им плевать. Тебе плевать. Чего стоят ваши слова? Да ничего. Вы понятия не имеете, что это такое — терять кого-то.
В его голосе слышались жестокость, отголоски детской обиды и, что самое страшное, смирение.
— Думаешь, ты один кого-то терял?
— К чему вопрос?
— Не будь эгоистом. Не считай себя особенным в своем горе, Дима.
Я встала из-за стола, налила себе воду в полупустую кружку с пакетиком чая и сказала то, чего говорить не хотела:
— Мой папа умер, когда мне было двенадцать. Я раскрашивала Диснеевских принцесс и услышала, как звонит мамин телефон. У меня не было никаких предчувствий, как это часто показывают в кино. Я не думала о плохом. Я просто раскрашивала принцесс. И увидела, как мама отвечает на звонок и падает на пол. Он был вторым пилотом в самолете. Гражданская авиация. Говорят, во всем была виновата техническая неисправность, что-то с двигателями. Никто не выжил. И мой папа… тоже.
Мой голос был чужим, и я слышала себя словно со стороны. Не знаю, зачем я рассказывала Барсу о том, о чем не говорила даже хорошим друзьям.
Эта тема всегда была для меня запретной.
— Когда мама потеряла сознание и упала, я думала, с ней что-то произошло. Стала кричать и пытаться позвонить в скорую. Но она пришла в себя, схватила меня за руку и сказала: «Папы больше нет». Я помню все, что было до того, как она сказала это. Какие принцесс раскрашивала, какой мультик шел в это время по телевизору, и какие конфеты лежали на столе. А потом провал в памяти. Ничего не помню. Ни похорон, ни поминок. Как будто из памяти кусок жизни вырвали.
Я замолчала на мгновение и облизнула пересохшие губы. Барс внимательно на меня смотрел.
— Я очнулась, когда за окном пошел первый снег. Он красиво ложился на траву и листья, и я позвала папу, чтобы он посмотрел на него. Совсем забыла, что его больше нет. И знаешь, забываю до сих пор. Не могу свыкнуться, хотя уже пять лет прошло. Поэтому не говори, что я не знаю, каково это — терять кого-то. Говори все, что хочешь, кроме этого. Потому что это меня оскорбляет. Обесценивает мою боль — будто бы ее не было. Мне было так же больно, как и тебе. Я до сих пор… До сих пор скучаю по нему…
В моем голосе вдруг зазвенели непрошенные слезы, но я не хотела показывать их. Барс решит, что глупая плакса. Поэтому я просто распахнула балконную дверь и вышла на свежий воздух. Глубоко вдыхала его и смотрела на окна своей квартиры. Сегодня отчим снова пришел раньше — я увидела его и маму в окне их спальни. Он обнимал ее, прижимая спиной к своей груди. И, наверное, она улыбалась.
Была ли она счастлива с Андреем так, как была счастлива с папой? Я не знала. Но в который раз ощутила себя лишней. Зачем я им? Только мешаю. Маме нужно просто признаться в этом самой себе.
Они отошли от окна, и штора закрылась, а моего плеча вдруг коснулись жесткие пальцы Барса. Я вздрогнула от неожиданности.
— Что? — одними губами спросила я.
— Не стой здесь босиком, замерзнешь и заболеешь, — сказал он и протянул мне руку. — Заходи в квартиру.
Я проигнорировала его ладонь, но зашла обратно — на улице действительно было прохладно.
— Не злись на меня, — сказал Барс. — Я не хотел обидеть тебя. Ненавижу это слово, но… Прости.
Я непонимающе взглянула на него.
— Прости, я не хотел задеть тебя и память твоего отца. Признаю, что был неправ. Погорячился.
Барс отвел глаза в сторону.
— Хорошо, — кивнула я. — Ты ведь не знал.
— Иди домой, — вдруг решил он.
— Что? — удивилась я.
— Иди домой, отдохни. Знаю, ты устала.
Слыша это, я растерялась.
— Но я же не все сделала.
— Плевать, — отмахнулся Барс. — Просто иди домой,
— Выгоняешь? — сощурилась я. — Знаешь, Барсиков, я не уйду, пока не сделаю все, что хотела. Из принципа.
Я вернулась в комнату, села за стол и принялась за домашку — выполняла ее, как робот, просто чтобы занять мысли и не думать о папе. Я ведь знала, что легко могу расклеиться.
Барс пришел следом вместе с котенком и Лордом — в квартире они сопровождали его, как свита. Он был их мамочкой и папочкой в одном лице. Пока я занималась домашкой, он снова сидел рядом и смотрел на меня. А потом и вовсе заснул, лежа на диване и закинув одну руку под голову.
На улице стремительно темнело, а я включила настольную лампу и делала реферат. В комнате стояла уютная тишина — слышно было дыхание Димы да щелканье клавиш клавиатуры. Пару раз я слышала двигатели самолетов, которые пролетали над домом.
Но в какой-то момент все изменилось. Раздался приглушенный стон. Я резко повернулась к Барсу — он все так же стал, но уже без прежнего умиротворения. Одной рукой он вцепился в диванную подушку, а на его висках блестел пот. Кажется, Барсову снилось что-то плохое, потому что он снова тихо простонал сквозь стиснутые зубы.
— Нет, — прошептал он неразборчиво. — Нет, не надо, не надо…
Я никогда не видела, чтобы человеку снились такие кошмары, и на мгновение мне стало страшно. Однако я взяла себя в руки, подошла к кровати, опустилась на корточки и осторожно потрогала Барса за плечо.
— Дим, — тихо сказала я. — Дим, проснись… Дима!
Он резко распахнул глаза, и я вздрогнула, увидев в них слезы. Блестящие, словно стекло.
Слезы. Плохой мальчик плакал во сне.
Что же ему должно было присниться? Почему он заплакал, когда спал?
Барс отвернулся, украдкой стирая слезы с ресниц. Не хотел, чтобы я заметила, и я деликатно сделала вид, что ничего не видела.
— Все хорошо, — прошептала я, гладя его по плечу. — Это просто сон.
Он повернулся и несколько секунд мы смотрели друг на друга, после чего он вдруг резко поднялся и сел.
— Кошмар приснился. Из детства. Забей. И вообще, — вдруг нахмурился Барс. — Иди домой. Тебе пора.
Глава 38. Тлеет сердце словно костер
Я ушла домой — не стала настаивать на том, чтобы остаться. Я безумно хотела узнать, что снилось Диме, что случилось с его мамой, как так вышло, что отец не живет с ним, но понимала, что Дима не готов рассказать о своей боли так же, как и я о своей. Но, рассказывая о своем папе, я дала понять ему — о таком говорить можно. О таком говорить нужно.
Нельзя держать боль в себе целую вечность. Пусть лучше на душе останутся шрамы прошлого, чем однажды ее разорвет этой болью.
Этому меня научила школьный психолог, к которой я ходила после гибели папы. На этом настояла моя классная, и, хотя сначала я сопротивлялась, то потом поняла — она была права. Да и школьный психолог оказалась понимающей и доброй. Без нее я бы не справилось, ведь тогда я осталась без поддержки мамы, которая ушла в депрессию.
Из квартиры мы вышли вместе, потому что Дима решил выгулять Лорда. Странно, но теперь он не казался мне страшным псом, который способен загрызть котенка. Лорд был воспитанной и умной собакой, а это значит, что хозяин хорошо его воспитал.
Воспитал… Интересно, каким бы отцом был Дима? Как бы воспитывал своих детей. Подумав об этом, я тихо прыснула. В это время мы ехали в лифте, и парень сердито на меня взглянул.
— Что? — спросила я, невинно похлопав ресницами, а перед глазами стояла картинка — Барсиков и трое его малолетних детей. Один сидит на шее, второй на руках, а третий висит на ноге и плачет.
— Надо мной смеешься? — Он обжег меня взглядом.
— Нет… — хихикнула я.
— Ты видела, — глухо сказал он.
— Что видела? — не поняла я. Его голос был таким напряженным, что вся смешливость моментально испарилась из моей головы.
— Когда я спал. Слезы. — Эти слова дались Барсу нелегко. Он произнес их с отвращением — не ко мне, а к себе. Как будто стыдился их.
