Что-то заставило его встать, и он послушно двинулся в коридор. Округлый черный телефон, словно птенец стрижа на скальном выступе, тихо лежал на полочке под зеркалом – старинным зеркалом в ржавых пятнышках, похожих на те, что так обычны на тонкой старческой коже. Глубина зеркала источала странный мерцающий свет – так серебрится поверхность темной реки времени.
Зачем он взял его с полки? Рука сама протянулась, и вот уже пальцы нажимают на клавиши. Что-то мешает, вынуждает поднять голову, оторваться от экрана мобильника. Это он – тот, кто смотрит на него из глубины зеркала: серо-стальные глаза из-под блестящего шлема густых прямых волос. Позорно читать чужие письма, – напоминает взгляд рыцаря. – Честность и прямота – вот закон чести. Закон, позволяющий жить. Избавляющий от низких страданий. А сохранив высоту, дух страждет иначе – светло и достойно. И это можно вынести. Это в человеческих силах.
Но не читать он уже не может.
Там мириады писем, – так кажется ему. Мириады черных птиц-бумерангов, замолкших навеки, но в свой миг издавших крик напряженной страсти. Вопросы, ответы, заклинания… Условные имена. Какая-то Фокси. Целая повесть – нет, что там – целая жизнь. С конца января до этого июльского вечера. Вот она, последняя: «Доброй ночи, любимая». И номер, вот его номер. Знакомое сочетание одиннадцати цифр… Да это, кажется…
И Саша нажимает клавишу вызова. Не думая, но пальцы чуть дрожат. В трубке гудки. Но ведь еще не поздно… Совсем не поздно.
Он снова садится перед ноутбуком, не выпуская из рук тельце телефона. Оно уже пригрелось в его ладони.
Как хочется сказать хоть слово – человеку, который поймет. Но такого нет. Отца нет. Теперь нет и матери. Нет, конечно, какое там! Как она могла? Не сказать ни слова, все скрыть… скрывать так долго – он понял бы, если бы несколько дней, ну, месяц… Но вот так – это осознанный, холодный обман. А он-то думал… Доверял… Во всем и все доверял… Так верил ей. Так… любил… Нет, это – пропасть. Между ними оказалась пропасть. Как на краю пропасти, все холодеет внутри, будто ледяная рука сжала сердце и не отпускает, и от этого слезы жгут веки, будто кипят на глазах…
Он открывает письма Marie. Перечитывает чудные, совершенные строки стихов. Лэ о боярышнике… Он цвел совсем недавно. Здесь, в аллеях университетского райского сада. В его душе. Любовь… Что же, это и есть любовь? Вот она какова… И что теперь с этим делать?
Он смотрит на телефон, все еще зажатый в ладони. Конечно, это он – Мергень. Странная фамилия. Нет, что же делать? Притвориться, что ничего не знает? Жить и врать? Так, как делают все они? И мать… Слезы снова обожгли и наконец полились по щекам. И опять стало холодно.
Мергень… Он вскочил, чуть не уронив и ноутбук, и мобильник, бросился к полке со словарями. Рванулся, будто от этого зависит его жизнь. Вот, у Даля нашел. «Мергень (сиб.) – охотник».
Так вот оно что. Вот его настоящее имя – Охотник… Что ж, так и есть. Но как защитить ее? Фокси, бедная… Какой негодяй! Обманывает всех. А она спит. Доверчиво спит, пока он, охотник, рыщет в поисках новых жертв…
Саша чувствовал, что в голове у него помутилось, что ни оставаться дома, ни работать невозможно. А уж спать…
И он снова упрямо нажал клавишу «Вызов». «Вызов», – читал он на экране снова и снова. – «Вызов»!
И тут в трубке раздался голос – да, вполне знакомый. Вполне будничный. Разве что легкая досада звучала в этом голосе – спокойном и низком. Уверенном.
Голос чуть дрогнул, только когда Саша сказал: «Немедленно».
– Что? – не выдержал Александр Мергень, когда они подошли друг к другу шагов на десять, медленно сходясь в стеклянной трубе моста метро, каждый из своего поезда. – Где она? Что с ней?
– Спит. Она дома и спит. Она ничего не знает.
Он помолчал. Указал рукой на скамью.
– Нет, – сказал Саша. – Сидеть я рядом с вами не буду. Выйдем отсюда.
Мужчина пожал плечами и направился к выходу – к тому берегу, где в высотке МГУ, в «Зоне К», на узком старинном диване предков своего мужа спала жещина, о которой вот уже полгода он не забывал ни на минуту. Хотел забыть – и не мог.
Они спустились в цветущий ночной парк. Соловьи уже не пели – гнезда были полны птенцов, а июльские рассветы наступают быстро.
Мужчина и юноша пошли вдоль реки, держась друг от друга поодаль.
– Ну, и что вы теперь собираетесь делать? – спросил наконец Саша.
– Теперь?
– Вы хотите узнать, что мне известно? Так я вам скажу. Мне известно ваше настоящее имя. Охотник. И ее – Фокси. Лисичка.
– Это она тебе рассказала?
– Нет. Но вас это не касается.
– Это тебя касается. В первую очередь тебя. Значит, она не стирала эсэмэски.
– Нет. По-моему, она этого и не умеет. В отличие от вас. Она вообще многого не умеет. Такого… Необходимого.
– И значит, – продолжал мужчина упрямо, не обращая внимания на мальчишку, – ни на вызов в его голосе, ни на слова, – значит, ты прочитал ее почту в мобильнике без ее ведома?
– Да. Но…
– Тебе известно, что читать чужие письма бесчестно?
– А обманывать сразу двух женщин, одна из которых моя мать, – честно?
– Ты не можешь судить, кто тут кого обманывает. Главное, не обманывай сам себя. Ты совершил бесчестный поступок. Зачем ты меня вызвал из дому? Чтобы рассказать об этом?
– Чтобы защитить от вас свою мать. Свою семью.
– Ты так уверен, что защищаешь ее? Она тебя об этом просила? Она сама тебе хоть слово сказала о том, что между нами происходит? Произошло? О том, что нас связывает двадцать лет дружбы?
– Дружбы? Что-то я за последние восемнадцать никакой дружбы не заметил.
– Ты заботишься о себе. Не о ней. О своем благополучии. О том, чтобы она больше ни на кого от тебя не отвлекалась. А ты задумался, как она жила все эти годы?
– Она была спокойна. Ровна, весела и спокойна. А сейчас… – И Саша вдруг легко, без усилий, вспомнил странные последние месяцы: так вот оно что… вот что так изменилось… вот что все так изменило… – А сейчас она то смеется, то плачет. И плачет чаще. Я боюсь за нее.
– За себя ты боишься. Дай ей право любить. Не лишай ее жизни.
– А вы? Вы любите ее? Вы понимаете, что если нет, то она погибнет?
– Не надо драматизировать. Это у тебя подростковое. Ничего, я не обиделся. Да, я ее люблю.
– И что вы собираетесь делать дальше?
Они шли в темноте. Белые облака фонарей выхватывали из тьмы черные листья, и те колыхались на легком полночном ветерке, словно пиратские флаги расправлялись на реях.
– Не знаю, – сказал мужчина. – Как само сложится, так и сложится. Я не могу загадывать…
– Не можете загадывать? А что тут гадать? Разве это не от вас зависит?
– Пойми, многое не в наших силах. Да, мы любим друг друга. Да, мы сделали ошибку – каждый свою, и даже не одну – каждый свои. Но одну – главную. Общую, на двоих. Что об этом говорить. Но разве ты – не результат этой ошибки? И вообще, разве кому-нибудь удавалось прожить непрожитую жизнь? Поздно.
