Согнувшись над столом, зажав в руке вилку, как шпагу, Тедди вгрызся в еду. Он напомнил Клариссе гориллу — старую, усталую, голодную обезьяну, пожирающую связку бананов. Похоже, ее отец хорошо усвоил застольные тюремные привычки.
— Что-то не так? — Тедди с трудом оторвался от тарелки. К нижней губе у него прилип кусочек яичницы.
— С чего начать? — спросила она.
— Я тебе говорил, что Аарон меня навещал? — Тедди, наконец, слизнул яйцо, даже не подумав воспользоваться салфеткой.
Кларисса подавилась бы, если бы ела в этот момент.
— Нет, не говорил. И что?
— Ничего. Просто зашел проведать, узнать, как дела.
— Да что он о себе возомнил?
— Он приехал раньше тебя.
— Только потому, что чувствует себя виноватым. Мне же упрекнуть себя не в чем.
— Он виноват? В чем? — Тедди был потрясен.
— Не могу тебе передать, что он сказал.
— Насчет ребенка? Это пустяки. Вспомни наши беседы с твоей матерью.
— Беседы? Скажи лучше, скандалы, — возразила Кларисса. — Так он тебе все рассказал?
— Да. По-моему, он просто молодец.
— Ты на его стороне.
— Кларисса, я ни на чьей стороне, — возразил Тедди. — Но ты должна признать, что этот парень — просто сокровище. Настоящее сокровище.
Кларисса захлебнулась желчью. Настоящее сокровище?
— Папа, ты не знаешь его так хорошо, как я!
Отец перестал есть. Перестал — потому что еда закончилась. Бывшие заключенные всегда едят очень быстро.
— Кларисса. — Он тронул ее за подбородок. Руки у него были все такие же мягкие и ухоженные. Ничего-ничего, поглядим на них, когда тебя заставят работать в тюрьме. — Ты думаешь, откуда у меня взялись деньги на адвоката?
— Папа, что за ерунда? У тебя есть деньги.
— Мои счета заморожены. Все до единого. У меня оставалось только пятьсот долларов, о которых я тебе говорил.
— А мама? В конце концов, она до сих пор гладит тебе рубашки.
— Нет, твою мать я просить не мог. Я и так принес ей слишком много огорчений. Кроме того, у нее тоже нет денег.
Кларисса внимательно посмотрела на отца. Это имя ей произносить не хотелось.
— Аарон?
— Аарон.
— Ты попросил у Аарона денег на адвоката? — Никогда еще Кларисса не чувствовала такого унижения.
— Нет, он сам пришел на судебное заседание и увидел моего бесплатного адвоката — этот парень и ложкой в рот бы себе не попал. Никаких отказов Аарон слушать не стал. Конечно, я все ему верну, как только выйду. Ты будешь доедать? — Он указал на ее яичный багель с сыром.
Кларисса покачала головой. Только что она была голодна как волк, но теперь чувствовала, что не может проглотить ни крошки.
— Зачем он это сделал? — воскликнула она, сама не зная, на кого больше злится — на Аарона за его чертово благородство или на отца за то, что его пришлось спасать.
— Он сокровище, я же тебе говорил. — Отец засунул разом полбагеля в рот и залил его кофе. Клариссе вспомнилось давнее посещение зоопарка Сан-Диего: «Приходите посмотреть на больших обезьян!»
— Не говори ему, что я тебе рассказал, детка, он взял с меня слово.
— И мы все знаем, как ты держишь обещания.
— Я признаю твой гнев, я чувствую твой гнев, но я не принимаю на себя ответственность за твой гнев, — отчеканил Тедди, прежде чем запихнуть в рот остатки багеля.
Аарон позвонил Джен из своего так называемого офиса — на самом деле это был просто уголок в кабинете продюсера. Ему так и не удалось поговорить с Клариссой (но он узнал много нового о детских годах ее матери в Южной Америке). И даже понимая, что его следующий ход здорово отдает Отчаянием с большой буквы «О», он все же был готов рискнуть. В конце концов, он и правда был в отчаянии.
Аарон пригласил Джен на ланч в студийный ресторан, где вечно толпились клерки и статисты, девочки и мальчики, вертевшие головами, как ветряные мельницы, всякий раз, когда мимо проходил кто-то в наряде от Веры Вонг или Хьюго Босс, но там они не задержались, а быстро проследовали в уютный VIP-зал, где и еда, и вода, и даже воздух казались лучшего качества.
«Вот уж точно отчаяние в чистом виде», — усмехнулся про себя Аарон.
— Я сейчас увлекаюсь ароматерапией, — сообщила Джен. — Тебе бы не помешало немного ванили. Ты, похоже, очень напряжен. — Она положила руку ему на плечо, а точнее, куда-то ближе к уху, и нажала, чтобы подчеркнуть правоту своих слов.
— Почему она не хочет со мной разговаривать? Чем она занимается?
Аарон понимал, что не стоит торопить события, но не мог терять время зря. Он ткнул вилкой в свою рыбу-меч, но та оказалась непроницаема для серебряных столовых приборов. Отодвинув тарелку, он собрался зажечь сигарету… что, конечно, было запрещено. Поэтому он просто насупился.
— Кларисса страдает, — объявила Джен. — Она ведь живая.
— Она страдает? — переспросил Аарон. — Забавно, очень забавно. Это я должен страдать, она ведь использовала меня.
— Кларисса Альперт — мой самый старый и близкий друг на свете, и пусть она лгунья и обманщица, но она никого не использует. Возьми свои слова обратно, — велела Джен.
Аарон посмотрел… прямо в огромные карие глаза, готовые в любой момент наполниться слезами.
Как тут не взять свои слова обратно?
— Беру свои слова обратно, — уступил он.
— Она сейчас очень занята. Кларисса ищет работу.
— Работу? — опешил Аарон. — Джен, ты сознаешь, что только что произнесла слова «Кларисса» и «работа» в одной фразе?
— Аарон!
— Извини, извини. Я, конечно, очень одинок, но не ожесточился. Итак, она ищет работу.
— Должность внештатного корреспондента в журнале. — Джен подчеркнула последнее слово.
Аарон задумчиво кивнул, просчитывая разговор на два шага вперед и пытаясь припомнить, нет ли среди его знакомых человека, который мог бы чем-то помочь.
— Так ты меня не спросишь?.. — поинтересовалась Джен.
— Не спрошу о чем?
— О ребенке. Я думала, ты ради этого хотел со мной встретиться. Ты даже не спросишь меня, как ребенок?
Аарон покраснел.
— Я бы спросил, но она мне сказала, что ребенок от Саймона.
Джен уставилась на него. Ее глаза еще больше расширились — если только это вообще было возможно.
— Что за чушь. Самая несусветная чушь. — Она даже отложила ложку.
— Это были ее собственные слова… Она мне так сказала.
— Невозможно. Все равно что заявить… ну, не знаю… что на Марсе есть жизнь или что-то в этом роде.
— На Марсе есть жизнь.
Джен выпучила глаза.
— Послушай, — начал Аарон, — я думал, что она вообще не может забеременеть. Точка. Поэтому теперь я готов поверить во все, что угодно.
