форумах пишут, что все равно рожать – не самое приятное занятие на свете. И моя Надя будет от боли кричать, а я ей ничем помочь не смогу!
И ведь терпела, что за женщина такая! На педикюр пошла… на педикюр, мать его! А мне про то, что рожать через пару часов решила не говорить. Может, не проснись я сейчас, Надя бы уехала в больницу, а утром фотку нашего сына скинула?
С нее станется.
— Не хотелось долго в больнице торчать. С тобой хотела подольше побыть, хорошо же, – мило призналась Надя, и мое напряжение немного отступило, как всегда, от такого ее тона.
Дальше все понеслось быстро.
Я ничего не забыл, сдал Надю с рук на руки нашему врачу, и послушно принялся ждать.
Жутких криков не доносилось, но может, это звукоизоляция такая хорошая? Денег я за клинику немало отвалил, чтобы Наде лучшие условия с сервисом, вежливыми врачами и прочей цивилизацией. И мне хорошо, не под окнами придется стоять, а на диване ждать.
И пока я ждал, вспомнилось вдруг все и сразу. Говорят, что в последние минуты жизни воспоминания накрывают, а меня вот сейчас они настигли, в светлом больничном коридоре перед столиком с журналами.
Веселое детство, оторванная и безбашенная юность. Стартапы, некоторые из которых оказались неудачными, но большинство – успешными. Поиск себя, женщины, вечеринки, путешествия. А затем ответственность, когда пришлось сесть в кресло своего отца. Мог отказаться? Мог, конечно, но… ответственность. Просто понял, что так надо, что пора взрослеть по-настоящему.
И Надя. Кто-то может назвать ее обычной симпатичной женщиной, но для меня она – самая-самая! Вроде и до нее жизнь была, и неплохая жизнь, нужно признать, но рядом с ней все ярче, вкуснее, интереснее. Рядом с ней все смысл обрело, и пришла новая ответственность, которой я рад – Лиза. Девочка, ставшая мне дочерью. Самой настоящей. Ради нее я научился заплетать косы и повязывать банты, а она за это дарит мне рисунки и балует завтраками.
И папой начала называть, не сбиваясь на «дядю Ника». В день нашей с Надей свадьбы.
Надя в белом платье, но на солнце оно светло-розовое почему-то. Красивая до боли. Я и в ЗАГСе ей шептал это, и в машине, и на фотосессии, а жена отшучивалась, что все невесты красивые в день свадьбы. Может, и все, но у меня одна и самая красивая, самая нежная.
Мне даже фотографии пересматривать не нужно, чтобы вспомнить Надю в свадебном платье в тот день. Я помню все идеально. Не мелочи, а главное: как блестели ее волосы, как Надя смотрела на меня, как улыбалась. Как сказала, что согласна быть моей.
И наши путешествия помню, всегда втроем с Лизой. Даже свадебное. Надя все порывалась своей матери ребенка оставить, но побаивалась, и в итоге я настоял, чтобы Лиза с нами полетела. И не прогадал. Дни были веселыми, нам втроем было классно, а ночами Надя была только моей.
Затем она изменилась. Почувствовал, что скрывает от меня что-то. Улыбалась так загадочно – это и радовало, и немного раздражало. Привык, что Надя все мне выкладывает, а тут тайны. Даже вытрясти из нее хотел, о чем молчит, и почему ничего мне не рассказывает!
Но Надя рассказала. Вернее, показала. Тест с двумя полосками. Новая ответственность – бесконечно желанная ответственность, и новый смысл жизни.
Сын, с которым я совсем скоро познакомлюсь.
Секунды складывались в минуты, за минутами я следил зорко. Час, полтора, час сорок… да когда же?! На диване усидеть не смог, ходил, мерил коридор шагами, и ловил снисходительные взгляды медсестер.
— Никита Борисович, можете пройти. Ваша жена уже в палате, – подошла ко мне одна из акушерок, и улыбнулась: — Сын, три пятьсот, пятьдесят четыре сантиметра. Поздравляю!
Улыбка ее не померкла даже от моего нервного тика. Наверное, и не такое повидала.
Сразу к Наде меня не впустили. Руки пришлось мыть и протирать антисептиком, сверху надевать стерильный балахон и бахилы. В палату я не вошел, а влетел, но как только увидел лежащую Надю с маленьким красным комочком на ее груди, застыл. На секунду, на маленькое мгновение.
Это еще одно воспоминание, которое я буду хранить: счастливая, уставшая, чуть растрепанная жена, а на ее груди наш сын. Крохотный совсем, красненький, с темными, жидкими волосиками.
— Никит, он такой красивый, – срываясь, прошептала Надя.
В глазах ее – слезы.
И в моих тоже. И плевать, что мужчины не плачут.
Мне нужно позвонить отцу, матери, теще. Позвать их всех. Нужно поцеловать Надю, постараться выразить то, что я сейчас чувствую, клясться в вечной любви.
Все будет, но чуть позже. Сейчас меня хватило на несколько шагов к моей семье. Опустился рядом, дотронулся до своего маленького сына, наклонился и поцеловал Надю в чуть соленые от слез губы.
— Спасибо тебе, – прошептал я своей красавице жене. — Спасибо, Надь!
Ответила мне самая любящая и самая прекрасная улыбка на свете. Я все не мог налюбоваться на них с маленьким Пашей… Боже, какой он крохотный. Такой хрупкий, и так на Надю похож.
— Люблю вас обоих. Спасибо, за сына, – не мог я остановиться.
— Обращайся, – подмигнула моя жена, даже сейчас находящая силы для шуток.
Ну, никто же за язык не тянул!
— Обращусь, Надь. Через годик за вторым пойдем.
— Через два, – поправила Надя, любуясь нашим сыном, но взгляд уже осоловелый, сонный.
Того и гляди зевать начнет.
— Значит, согласна?
— Конечно же, да.
ЛИДА
Молодая женщина лежала на шезлонге в парке одной из европейских столиц. Солнце то выглядывало из-за пушистых облаков, то стыдливо пряталось. И Лида вспомнила, что когда-то в детстве ей доставляло удовольствие просто смотреть на небо. Тогда она не на шезлонге возлежала, а на траве, с подругой, имя которой она уже забыла. Они тыкали пальцами в небо, и до хрипоты спорили, на что похожи облака: на зайцев, на любимых кукол, на противного соседского мальчишку.
Лида коротко, невесело хохотнула. Наверное, все дети мира так развлекались. И куличи из песка и камней радовали, и солнце, и стопка листьев, призванная играть роль денег в игрушечном магазине.
«Ну почему я такая? Почему меня ничего не радует? Почему ничего не огорчает? Не жизнь, а болото. Причем, болото без запаха. Вакуум какой-то, и это раздражает. Огня хочется, пусть будет или хорошо, или плохо. Пусть мне будет хоть как-то, чем так, как сейчас, ведь
