— Вера, а отец ребенка где живет? Он тебе хоть помогает?
— В Москве. Случайно был у нас проездом, познакомились. Да, он помогает. Из роддома меня забрал, помогает, — отмахнулась Верка беззаботно.
Боже мой, вот что значит — другое поколение. До чего же они отличаются от нас. Тридцать — сорок лет назад разве так к этому относились?! Анна Петровна была дамой весьма прогрессивных взглядов, поменяла в жизни не одного мужа, но все равно удивлялась. Верка вызывала у нее уважение. Молодец девчонка, живет одна, захотела — родила, ни от кого не зависит и ни на кого не рассчитывает. Как не хватало ей всегда этого легкого отношения к жизни! Все куда-то стремилась, чего-то пыталась достичь и достигала — она всегда умела достичь желаемого, — а если задуматься, то зачем? Зачем было столько пустой суеты и никчемных усилий? Вот молодец девка — живет, и все. От души. И любят ее, наверное. И тут у нее зашевелились подозрения. Пока еще неясные, их следовало проверить, но тем не менее. Дама дождалась, пока Верка закончит священнодействовать, та так увлеклась, что торопиться перестала, расплатилась с ней, полюбовавшись результатом работы. И как она ухитряется, стрижет каждый раз по-новому, получается очень здорово, и идет. Ни разу не испортила. Даже интересно всегда, что Верка на этот раз придумает. Проводила ее и взялась за телефон.
— Здравствуй, Миша. Что-то тебя давно не видно, не звонишь. Как дела? Не болеешь? Приезжай в гости, если свободен. Нет? Тогда в другой раз. Нет, я не по делу, просто так, не волнуйся, звони.
Подозрения усилились, перерастая в уверенность. Ну надо же, старый хрен. И чего ему там надо было? С матерью не удалось, наверное, так он в дочь вцепился. С железной логикой и знанием предмета она сразу расставила все по своим местам. Ну погоди у меня!
Нельзя сказать, чтобы ею руководила ревность, хотя и нельзя этого полностью исключить. Это была не ревность отвергнутой женщины, а явление возрастное. А также половая солидарность. «Вот козлы, до старости лет кобелируют, да еще и размножаются. Внуков нянчить пора, а он туда же. Хотя, может быть, я и ошибаюсь». Но интуиция подсказывала — не ошибаешься, все так и есть. Интуиция у Анны Петровны была развита великолепно, она часто выручала ее и в жизни, и в бизнесе, отводила от многих бед и ошибок. Но не от всех. Это в тех случаях, когда она к ней не прислушивалась. «И все же он у меня попрыгает». Она чувствовала ответственность за Верку, уже забыв о том, что родила она по своей воле и желанию, о чем сама же и сообщила.
А виновница этих душевных переживаний гнала Ляльку к родному дому, к дочери. Но мысли ее от дома были далеки. Она опять то ли мечтала, то ли медитировала, автоматически следила за дорогой, а по лицу гуляла улыбка. Ей было хорошо. Но тут материнство напомнило о себе. Набухшая грудь переполнилась молоком, оно стало просачиваться сквозь одежду. Ничего, вот уже поворот. Она почти дома.
Бабка с задачей справилась успешно, чем и гордилась теперь. Все приговаривала:
— Вер, какая же она хорошенькая, вся в тебя. Ты такая же была. И спокойная. Я ее покормила, она поиграла — и опять спать. И не плакала совсем. — Верка была даже разочарована. Ей казалось, что ребенок без нее обязательно должен скучать. А значит, плакать. И вот на тебе. А впрочем, и хорошо, что спала и что все спокойно. Чего это она?
— За молоком приходили?
— Нет, никто не приходил.
Верка покормила дочку и принялась сцеживать молоко для Марины, то есть для Марининого сына. К стыду своему, она вспомнила, что даже не поинтересовалась, как они его назвали. За молоком пришла соседка, как и раньше.
Удалось им встретиться не скоро. Время шло. В выходные Марина прискакала сама, вся взмыленная и потная, тяжело дыша. Застала у Верки опять все ту же семейную идиллию. Приехавший Михаил возился с дочкой, продолжая удивляться происходившими в Верке переменами. Она стала еще более задумчивой и еще больше похорошела. Глаза светились, на вопросы отвечала невпопад. Мысль о том, что Верка могла влюбиться, он тут же отмел. Ситуация, на его взгляд, совершенно исключала этот вариант. Когда и где? Да и до того ли сейчас? Он любовался дочерью. Стало уже совершенно ясно, на кого она похожа. Глазки раскрылись, и сквозь их младенческую муть отчетливо были видны темные кольца вокруг радужки. А младенческий пушок слегка завивался в светлые колечки. С таких детей обычно рисуют ангелочков. Он носил девочку на руках и горделиво думал: «Это, пожалуй, лучшее мое произведение. Лебединая песня. Может, именно за этим меня и понесло тогда в этот городок, кто знает? Хотя, что все так получится, никто не мог предугадать».
Шансы на встречу с Сашей у Верки уменьшались. Молока оставалось меньше, дочка росла, но она все-таки еще отдавала бутылочку по вечерам. Их детям пошел второй месяц. Упрямая ревнивая Марина, несмотря на тщательно усыпляемую бдительность, предпочитала являться сама или посылать соседку. Маленький Славик продолжал изводить родителей. Возможно, это была просто месть с его стороны. Так иногда думала Верка, когда Марина принималась жаловаться на бессонные ночи: «С рук его не спускаю, орет не переставая. И ничего сделать не могу, ничего не находят. Грыжу уже наорал. Сказали, что ему нельзя давать плакать, а то оперировать придется. Сами бы попробовали не давать. И мать моя застряла. Не может дом продать. Давно пора приехать». Про мужа она никогда больше при Верке не упоминала. Вероятно, у Марины тоже хорошо была развита интуиция.
И все-таки Верка увидела его вновь. Ей, а вернее им, помог случай. В принципе, случай был несчастный, заболела соседка, а для них счастливый. Потому что у Саши на сей раз было время. Он шел с тренировки, и проследить поминутно график его передвижений было невозможно. Мудрая Марина не решилась лишать мужа последнего удовольствия и на теннис все-таки отпускала. Она знала, что теннис опасности для ее семьи не представляет. Марина позвонила на корт и попросила по пути забрать молоко. Его давали уже только по вечерам как лекарство. На сей раз Верка его не ждала. То есть ждала она его теперь всегда, но уже начала терять надежду. Она не отчаивалась и не злилась. Все равно была уверена, что они встретятся. А в этот вечер разгуливала по дому в простеньком халатике, без косметики. Никаких предчувствий у нее не было. А он взял и пришел. Она от неожиданности, увидев его за дверью, открыла рот и смотрела на него неприлично долго.
— Я муж Марины, Саша. Я за молоком.
Он мямлил. В глубине души мужик чувствовал унижение. Почему им приходится брать у кого-то молоко для его сына, почему эта корова сама ни на что не способна? Ведь должно же у женщин быть молоко. Почему у этой девчонки, тоненькой, легкой, полно этого самого молока, а у нее нет? В последнее время Марина стала его раздражать. Она и сама часто раздражалась. Долгожданный ребенок повлек за собой массу трудностей и неприятностей. У них не было денег, он с трудом и не без колебаний заплатил очередной взнос за аренду зала — это в их нынешней ситуации была роскошь, кучу денег стоило детское питание, а зарплату в институте постоянно задерживали. Их мог выручить скорейший приезд Марининой мамаши, который, как таковой, в восторг Сашу не приводил, но был, увы, и необходим, и неотвратим. Он устал в последнее время. Верку он не забыл, но и вспоминал нечасто. Отвлекался от бытового кошмара только на тренировках. А сейчас она смотрела на него, как будто не узнавая. Стало даже обидно. В халатике она была похожа на подростка. Симпатичная девчонка. И с каким стариком она живет? Наверное, богатый, подумал Саша.
