Как я рада, что тебе наконец-то легче. Если таблетки помогают, не забывай глотать их.
Сегодня думала о тебе — я вообще о тебе часто вспоминаю. Ты замечала, как странно устроена память? Порой в ней намертво застревают отдельные, казалось бы, ничем не примечательные дни. Вот и сегодня, листая Матильдин учебник чтения, я вдруг вспомнила мисс Тернер, нашу учительницу английского, в своих очках с черной оправой похожую на Нану Мускури. Один ее урок навсегда врезался мне в память. Я вошла в класс, оживленно споря о чем-то — то ли о том, как целуется Стивен Кокс, то ли о самой подходящей узде для норовистого пони — с простым или подвижным грызлом. На доске было крупно выписано несколько слов, а нам предлагалось расставить их в порядке приоритетности. Все слова я не помню, но среди них были «любовь», «дружба», «богатство», «здоровье», «счастье» и «вера».
Позволив нам подумать над ответом добрых двадцать минут, мисс Тернер встала из-за стола, прошла к доске и поймала мой взгляд.
— Дороти, покажи нам, что у тебя получилось. — Она протянула мне маркер: — Запиши на доске.
Первой я поставила «любовь», потом «дружбу», «счастье», «богатство», «здоровье» и закончила «верой». Читая мой список, мисс Тернер улыбалась.
— У кого еще «любовь» на первом месте? — спросила она класс. Почти все девочки подняли руки. — А в остальном вы с Дороти согласны?
Списки в целом вышли похожими, только кое-кто поставил «богатство» выше «дружбы» (такая уж это была школа). А Венди Паркер, местная коммунистка, спросила, почему в списке нет «политики». Мисс Тернер обошла класс, заглядывая в тетради, а потом заговорила с неподдельной убежденностью:
— О чем вы все забыли, так это о «здоровье». У всех оно в конце списка. Но вы вдумайтесь! Как можно кого-нибудь любить, если тебе постоянно нездоровится? Как можно радоваться богатству, если ты болен? Может ли быть счастлив тот, кому не хватает энергии? Всем вам повезло — никто не сталкивался с серьезными болезнями. Но это еще не значит, что здоровье надо принимать как само собой разумеющееся.
Конечно, все мы задумались и заявили, что все-таки «любовь» заслуживает места в первых строчках списка. А через полгода, словно в отместку, на меня обрушилась ангина. Много лет спустя, когда у меня обнаружили рак, я вспомнила тот урок. Слова мисс Тернер звенели у меня в ушах, преследовали меня во сне; я снова услышала их, когда узнала, что ты больна. А что касается усвоения уроков… пожалуй, мы слишком высоко задрали нос и получили по нему щелчка.
Пожалуйста, не кори себя за Уилла. Твои способности тут ни при чем. Ненавижу все эти разглагольствования об «идеальных матерях». Чем дольше думаю, тем лучше понимаю: нельзя винить нас во всех смертных грехах и ставить нам в заслугу то, что сложилось само собой. Что вообще такое «хорошая мать»? В конечном итоге все сводится к характеру и личным качествам.
Когда я пытаюсь быть откровенной с самой собой и присматриваюсь к Матильде и Дейзи, то понимаю, что характер у них с рождения не изменился. Матильда появилась на свет с широко распахнутыми глазами, она жадно оглядывалась, словно спрашивая: «Где? Где здесь веселятся?» Сразу после рождения она устроила мне чудовищную ночь: все ей было не по вкусу, ей не лежалось ни в кроватке, ни на руках, подгузник был девственно чист, но вопила она, будто ее резали. А когда я в отчаянии попробовала спеть ей, выяснилось, что по какой-то необъяснимой причине в памяти засела единственная песня — «Даунтаун». Но уловка сработала, к утру Матильда постепенно угомонилась. Это испытание мы прошли вдвоем с Алексом. Помню, как мы переглянулись, и я поняла, что отныне наша жизнь будет богатой событиями, но нелегкой. А вот Дейзи с первого дня была покладистым и всем довольным младенцем (если забыть о ее пристрастии к «калполу»). Она с удовольствием ела, с удовольствием спала и шла на ручки. Подозреваю, что и остальную жизнь она проживет с удовольствием.
Глядя на наш класс двадцатитрехлетней давности, на девочек в коротких юбчонках из серой фланели, в белых рубашечках с расстегнутыми манжетами и верхними пуговицами, в небрежно повязанных галстуках, с еще красными, недавно проколотыми мочками ушей, в собранных в гармошку на щиколотках серых носках, кто бы смог предсказать, как сложится наша жизнь? И что время не разрушит нашу дружбу? Не представляю, что бы я делала без тебя. Вдвоем мы пережили Стивена Кокса, выпускные экзамены, поиски работы, замужество, рождение детей и рак. Прорвемся и сейчас.
Кому: Делиссе, [email protected]
От: [email protected]
Тема: «Луг в золотистой сияющей дымке…»
Чудесное утро, правда? Небо синее-синее, с редкими облачками, будто нарисованное, и легкая прохлада — верный признак, что пора доставать из шкафа любимый джемпер. Обожаю осень. Как ни странно, именно это время года кажется мне самым многообещающим. Оно напоминает новые начинания, — может, это как-то связано с началом учебного года в школе и университете. И все мои новые проекты приходились на осень. В душе у меня поселилась умиротворенность. Дети счастливы, и ты наверняка порадуешься, узнав, что мы с Алексом помирились. Только теперь я понимаю, как мне его недоставало.
Побывала у твоего акупунктурщика, доктора Арра. Поняла, откуда у него такая фамилия. Это рык пациентов, которых он колет иголками. А ты говорила, что это совсем не больно. Но к иголкам я быстро привыкла, а врач оказался интересным человеком. Он расспрашивал меня о болезни, о том, как я перенесла лечение и почему обратилась к нему.
— Хочу избежать рецидивов и окрепнуть, — честно объяснила я.
Он пощупал мне пульс, заглянул в рот и принялся утыкивать иголками. Сначала я наблюдала за ним, а потом мне стало дурно, пришлось отвернуться.
— Хороший иммунный система, — с сильным акцентом произнес доктор Арр.
— Приятно слышать.
А мне почему-то упорно вспоминалось, как я обнаружила у себя опухоль, — я до сих пор боюсь, что рак вернется. Врач воткнул в меня последнюю иглу и вскользь поинтересовался:
— Вы хотеть жить с раком или умирать с раком?
От неожиданности я потеряла дар речи. А этот твой Арр точно не шарлатан?
В прошлые выходные мы съездили к Сильвии, помогли разобрать вещи Джека. Она уговаривает Алекса взять себе пиджаки и рубашки поновее, но они не в его стиле, мало того — носить вещи умершего отца как-то неловко. Алекс оставил себе только поношенную панаму Джека. Принял отцовскую корону.
За ленчем Сильвия распорядилась:
— Алекс, ты сядешь здесь, — и указала на стул, который обычно занимал Джек.
На лице Алекса мелькнул ужас, словно его мать предложила нечто в высшей степени непристойное. Он демонстративно обошел вокруг стола и сел рядом со мной, а я вдруг поняла, как ему тяжело находиться в этом доме сразу после смерти Джека. Знаешь, в последнее время я все лучше понимаю Алекса. Он так бодро держался, пока я болела, что я лишь теперь осознала, как ему было страшно. По-моему, гораздо легче болеть самому и твердить себе «ты справишься, ты должна», чем видеть болезнь близкого человека со стороны.
