– Узнал меня?
– Да, – кивнул он. И настороженно поинтересовался: – Что это ты адрес решила сменить?
– Я его давно сменила, – усмехнулась она. – Как ты сказал, так и получилось: посадили. Из колонии вышла – дома нет, снесли.
– Как же тебе здесь комнату дали? Отсюда, наоборот, переселяют всех.
– Пришлось подсуетиться.
Ее жизнестойкость, способность сопротивляться давлению жизни вызывала даже уважение, несмотря на способ, который она для этого выбрала. Только вот было непонятно – для чего все это? С какой неведомой целью создана эта красивая женщина, чего она хочет, к чему стремится?
Что ж, Константин с мамой разных соседей видели. Может, эти окажутся не хуже других.
Сева оказался не то что не хуже других пацанов его возраста и его среды, а в точности таким же, как все.
Как всех, его интересовали компьютерные игры и телевизор и не интересовали книги.
Как у всех, речь его была замусорена бессмысленными междометиями и ничего не соединяющими союзами.
– Я не замерзну, то что у меня свитер под курткой, – говорил он.
Как все, он ненавидел учиться.
Как все, мечтал найти работу, на которой можно будет ничего не делать и получать много денег.
Константин давно уже научился игнорировать таких людей, и, видимо, было в нем что-то такое, что заставляло их держаться с ним сдержанно и даже почтительно. Севу он воспринимал не как ребенка, а как маленького взрослого.
Как воспринимать Надю, Константин не понимал. Она была абсолютная вещь в себе. Ничто постороннее не могло пробиться сквозь броню уверенности, в которой она существовала так же, как в мраморе своей красоты. Что такое хорошо и что такое плохо, а вернее, чего ей хочется и чего нет, она, похоже, решила для себя раз и навсегда, и это ее решение было незыблемо. Как и любые другие, впрочем.
Он не помнил, почему они начали жить. Даже не жить, а подживать, так называла этот тип отношений фельдшер Люся Кременецкая, с которой он вместе работал на «Скорой». Так как-то… Вернулся рано утром с дежурства, столкнулся с Надей на крыльце – у нее тоже закончилась ночная смена в магазине, где она работала кассиром. Вместе вошли в дом. Когда проходили мимо ее комнаты, она открыла дверь и ожидающе посмотрела на него. И он вошел.
Ему показалось, что в физическом смысле ей почти все равно то, что он с ней проделывает. Это его раззадорило, заставило быть изобретательнее, и она разгорелась постепенно, как принесенные с холода дрова, и разделила с ним наконец его пыл. Это было единственное, что запомнилось ему в тот первый раз.
Он сразу уснул, и она, скорее всего, тоже, ведь тоже была после бессонной ночи. Когда проснулись, она обняла его и поцеловала, но особенно не ластилась, держалась почти отчужденно. Это ему понравилось, он тоже не был сторонником того, чтобы распахиваться перед незнакомым человеком только потому, что между ними произошел физический контакт.
– Я теперь вообще ничего не загадываю, – лежа рядом с ним и глядя в потолок, сказала она. – Вот животное, кошка, например. Идет-идет, видит, впереди дерево. Залезла. Ветка кончилась – на землю спрыгнула. Дальше пошла. Зачем, почему, что после будет? Она не думает. И счастливая, и свободная. Вот так и надо.
«Неужели к этому свелась моя жизнь?» – подумал Константин.
«Да», – это был единственный честный ответ.
Он прошел земную жизнь до половины и оказался не в сумрачном лесу, а в каком-то унылом житейском киселе. К этому привела неприкаянность, которая всегда гнала его по жизни до изнеможения и, скорее всего, бесцельно.
Почему природа наградила его этим качеством, непонятно, но теперь уж что? Остается воспринимать его как данность вместе со всеми вытекающими последствиями.
Константин скосил глаза на свою партнершу. Не самое плохое последствие, между прочим. Красивая.
Но что толку думать о Наде? Думать имеет смысл о том, что ты любишь. Вернее, об этом само собою думается. Он думал о работе.
В Кирове как раз открыли больницу скорой помощи, Константин вдобавок к работе на «Скорой» стал брать дежурства в реанимации, оказалось необходимым повысить квалификацию, все это требовало времени и сил, всему этому он отдавался безоглядно… Отношения, которые установились у него с Надей, были при таком раскладе идеальными, и хорошо, что все сложилось так нетребовательно и с его, и с ее стороны.
Деньги у них были раздельные, еда тоже. Надя готовила для Севы, Константин ел то, что готовила мама, а после ее смерти стал обедать на работе или варил в выходные щи, благо это не требовало усилий, достаточно было просто сложить в чугунок овощи и мясо, залить водой, вскипятить и поставить в печку на ночь, как бабушка это делала.
Не то чтобы они жалели друг для друга денег, он, во всяком случае, без размышлений дал бы Наде столько, сколько ей понадобилось бы. Но она ни у него денег не просила, ни от себя ничего материального не предлагала, и он понял, что его это устраивает. Так сложилось – зачем менять?
Константин был уверен, что знает о жизни все, что ему необходимо. И когда вдруг оказалось, что это не так, он растерялся.
Мамин звонок застал Белку, когда она поднималась из метро на «Тушинской».
– Белочка, это всё опять, опять!..
В мамином голосе слышались слезы.
– Что – опять? – воскликнула Белка. – Ты упала?!
Она все время, пока жила в Кирове, боялась, что мама упадет и что-нибудь сломает, но обошлось. А теперь…
– Да нет же, не я!
– А кто упал? – удивилась Белка.
Упасть, кстати, мог кто угодно, включая ее саму. Апрельские снегопады продолжались, мало того, превратились в самую настоящую метель. Она бушевала так, что, выйдя из метро, Белка отплевывалась от мокрых снежных хлопьев и шла спиной вперед.
– Господи, да никто не упал! Те люди опять пришли!
– Какие люди? – насторожилась она.
– Я думаю, те же, что раньше тобой интересовались. Я плохо вижу в глазок, но кто же еще вот так вот, с улицы, может тебя спрашивать?
Вообще-то «те люди» не должны были к ней прийти, потому что «то» было кончено, точка пули была поставлена. Но все-таки Белке стало не по себе.
– Не волнуйся, я уже возле дома, – сказала она. – Ты пока потребуй, чтобы представились. А лучше пусть документы покажут в развернутом виде.
– Он представился, – вздохнула мама. – Но мне его фамилия ни о чем не говорит. И вообще, сказать можно что угодно. Ты лучше не приходи сейчас, Беласька, – предостерегла она. – Он прямо на лестнице стоит.
– Ага, я теперь в метро останусь жить, – хмыкнула Белка. – Как его фамилия?
– Чердынцев Константин Николаевич.
Белка захлебнулась метелью. Она остановилась и хватала воздух ртом. Она впервые в жизни понимала, что можно потерять сознание от обычных слов. Она никогда не верила, что это возможно, но это возможно, и она сейчас упадет.
