— Хорошее место? — уточнила Ингрид, с сомнением стряхивая крошки с хлопковой скатерти в крупную красную клетку.
— Ага, — кивнула Соня, улыбаясь.
Сейчас, как никогда раньше, Ингрид была самой собой, с этой комичной готовностью принести себя в жертву и присесть на плетеный ротанговый стул.
— Ладно, приходилось сидеть и похуже. Помнишь это жуткое место в Казани, которое они называли столовой?
— О да! — хмыкнула Соня.
Ингрид лениво перелистала меню, потом закрыла его.
— Я не знаю французского. Все как-то не соберусь за него сесть. Антошка знает и французский, и итальянский, так что я всегда могу объясниться через него. Но вообще надо. Нужно же как-то себя развивать, верно?
Ингрид щебетала за двоих, а Соня только смотрела на нее и улыбалась. Она была на самом деле бесконечно рада видеть ее снова, такой прекрасной и живой. Носить в себе память об израненной женщине, обездвиженно покоящейся на больничной койке, было непросто.
— Ну а ты как? Ты тут в отпуске?
— Нет. — Соня покачала головой.
— Работа?
— Да.
— Ты музыку-то забросила? — спросила Ингрид, которая до сих пор полагала, причем совершенно искренне, что Соня — прирожденный музыкант.
— Ага.
— Ну и правильно! — Ингрид кивнула.
Официантка подошла к ним почти сразу. Она знала Соню, даже как-то с ней общалась, рассказывала о своем молодом человеке. Он был коммунистом и считал, что все нужно взять и поделить, совсем как Шариков. Девушка была возмущена, она не хотела ничего делить. У них и делить-то пока было нечего, но молодой человек был красивый и хороший, и девушка размышляла, что же ей делать. Во Франции сейчас либо в коммуниста упрешься, либо в эмигранта. Сложно все. Соня ее всегда слушала и улыбалась, и ее здесь теперь считали за свою. Через несколько минут на их столе появился чесночный хлеб и две чашки ароматного кофе.
— Боже, какая прелесть! Они что, пекут сами? — восхитилась Ингрид, стоило ей откусить кусочек.
Соня кивнула. Сама она не была голодна, но кофе отпила с удовольствием.
— Надо будет сюда Антошку притащить. Он все хочет открыть французский ресторан в Москве. Я ему говорю: ресторан будет требовать внимания. А мы в Москве бываем раз в полгода. Все же разворуют! Это ж Россия. Он, дурачок, пересидел в Европе, у него все понятия сдвинулись.
— У вас все в порядке? — спросила официантка по-французски, поправив их скатерть и заменив пепельницу.
Ингрид по-прежнему курила.
— Oui, — тихонько ответила Соня.
Официантка кивнула и отошла. Женщина, с которой пришла Соня, поразила ее, настолько странно они смотрелись вместе.
— Ого, ты уже по-французски шпаришь вовсю! — восхитилась Ингрид.
Соня пожала плечами и посмотрела на прохожих. Ей так много хотелось бы узнать. Она не была уверена, что Ингрид готова с ней говорить о том, что Соне интересно. Ведь никто не может исцелить раны до конца. Соня боялась, что может каким-то образом сделать Ингрид больно. Каким-нибудь лишним вопросом, неловкостью, бестактностью. Но Ингрид сама решила все за Соню.
— Значит, ты теперь одна? Вы с Готье тоже расстались?
— Да, — кивнула Соня, и глаза ее загорелись.
И сразу стало ясно, что им двоим, по сути, больше не о чем говорить, кроме как об этом их общем прошлом, и по каким-то причинам им обеим это интересно и даже нужно — вспомнить что-то, погрузиться на пять минут в прошлое, после которого настоящее засияет еще ярче. Как два случайно выживших после крушения «Титаника» человека, они были объединены только этим прошлым. Больше-то их ничто не связывало.
— Вообще, это так странно, что мы тут с тобой встретились, верно? Я имею в виду… я думала, что никогда не смогу больше взглянуть ни на кого из вас. Особенно на тебя. Я спаслась бегством из Москвы тогда, и серьезно, я думала, что мне будет больно даже смотреть на карту Москвы. А теперь мы сидим с тобой здесь, словно бы ничего не было. Главное, я действительно тебе рада.
— Я тоже, — сказала Соня, чувствуя, как слезы все же наворачиваются на глаза.
— Вы давно расстались? Нет, ты не волнуйся, у меня к нему уже ничего не осталось. Правда. Мне просто интересно. Это странно, но это так. И мне даже жаль, что вы расстались. Я думала, вы будете вместе. Нет, правда! Вы так подходили друг другу!
— Нет, — возразила Соня, хмурясь, но Ингрид ее не слышала.
— Вкусный салат, — удивилась Ингрид, отправив в рот на кончике вилки фирменный салат этого ресторан — щедрая смесь зелени и морепродуктов. — Очень даже. Знаешь, а ведь я потом много думала о том, что случилось. Я ведь считала, что моя жизнь кончена. Меня родители даже к какому-то жуткому психиатру водили показывать, лечить мое разбитое сердце. А сейчас я сижу и думаю: что в нем было такого? Почему я так сходила с ума? Я ведь думала, что это будет конец. Помнишь, какой был кошмар, да? Какой же я была дурочкой. Согласна? — Ингрид смущенно улыбнулась.
— Ингрид… — с мольбой посмотрела на нее Соня.
— Нет, не волнуйся. Правда, я даже хочу об этом поговорить. Антошка ничего не знает. Я ему ничего не говорила, потому что он бы мог как-то навредить Готье. А я этого не хочу. Знаешь почему?
— Нет. — Соня удивилась.
Ведь Ингрид действительно могла бы мечтать о мести. О реванше или просто о компенсации. Готье был совершенно ужасен, он был просто недопустим. Ингрид не заслужила ни одной капли того унижения и кошмара.
— Но ведь я его действительно любила, понимаешь. Три года! Кошмар. Что-то такое было в нем… Талант. А кроме этого таланта — ничего. Все остальное я просто придумала. Он никогда не стал бы тем, с кем можно быть счастливой. Знаешь, Элиза, что я поняла теперь очень хорошо: счастье и любовь — они далеко не всегда вместе, и что даже если любить очень, очень сильно такого человека, как Готье, никогда не будешь счастливой, что бы ни сделала, что бы ни предприняла. Он всегда найдет повод сделать тебя несчастной. Он просто так устроен. Он недоволен миром, недоволен собой и больше всего ненавидит это простое бытовое счастье. Оно лишает его вдохновения. Он не хочет быть счастливым, он хочет писать песни, и чтобы все вокруг рыдали и мучились, а он будет списывать с них свои образы.
— Да! Да! — кивнула Соня. Это было в точности то, что она и сама думала о Готье. И как интересно, что Ингрид сказала это вслух, да еще так точно, такими словами, которыми бы и Соня это сказала.
— А я хотела быть счастливой. Я хотела любить. Я бы должна ненавидеть Готье, а я ему благодарна. И тебе благодарна тоже. Веришь? — усмехнулась Ингрид, доедая салат.
— Нет. Не-а! — Соня замотала головой и тоже рассмеялась.
