В частных школах, имевших солидную репутацию, косо смотрели на вновь поступающих воспитанниц, родители которых, подобно чете Равенелей, занимали довольно неопределенное положение в обществе. Дочь профессионального игрока и бывшей актрисы плавучего театра встретила бы более чем холодный прием у мисс Динем, начальницы пансиона для благородных девиц на Гудзоне, как, впрочем, и у всякой другой начальницы. Монастырские же пансионы широко раскрывали свои мрачные двери перед всеми детьми. В чистых коридорах монастыря Святой Агаты, находившегося в южной части города, на Уобиаш-стрит, можно было встретить много девочек, которые, несмотря на туго заплетенные косички, синие форменные платья, хорошие манеры и набожное выражение лиц, поразительно напоминали всем известных особ, блиставших в кафе-шантанах на Кларк-стрит, Медисон-стрит или Дирборн-стрит. В приемные дни перед строгим кирпичным фасадом монастыря Святой Агаты выстраивался ряд элегантных экипажей, но дамы, выходившие из них были всегда одеты очень скромно. По самому поверхностному впечатлению было ясно, что их темные, простые платья сделаны специально для данного случая и что обычно они одеваются совсем иначе. От них всегда сильно пахло духами.
Мысль о монастырском пансионе пришла в голову Магнолии. Когда она поделилась этим планом с Равенелем, он громко рассмеялся.
— Впрочем, ее будут там хорошо кормить, — согласился он. — Вообще, говорят, в таких пансионах к детям относятся очень внимательно. Что ж! Она научится болтать по-французски и вышивать, приобретет хорошие манеры и, может быть, даже постигнет арифметику. Но не забудь, что в этих пансионах учатся дочери женщин легкого поведения.
— Надо же ей учиться где-нибудь, Гай! Наш образ жизни совсем не годится для ребенка.
— Что же ты скажешь в таком случае о собственном детстве? Или, может быть, ты считаешь, что вела правильный образ жизни в плавучем театре?
— Во всяком случае, я жила гораздо спокойнее, чем живет Ким. Ложась в постель в моей маленькой комнатке на «Цветке Хлопка», я могла быть, по крайней мере, уверена, что в ней же и проснусь. А Ким частенько приходится засыпать на Кларк-стрит, а просыпаться на Мичиган-авеню. Она никогда не играет с детьми своего возраста. Зато рассыльных, горничных и лакеев она перевидала больше, чем любой путешественник. Она глубоко убеждена, что дети это нечто такое, в обмен на что можно получить некоторое количество конфет, и что дырявые чулки следует выбрасывать. Она не в состоянии решить самую простую арифметическую задачу. Вчера я застала ее на окне второго этажа плюющей на головы прохожих!
— Она попала в кого-нибудь?
— В этом нет ничего смешного, Гай.
— Конечно, есть! Мне самому часто хотелось плюнуть кому-нибудь на голову.
— И мне тоже. Но подумай о том, что будет с Ким лет через пять, и ты перестанешь смеяться.
Пансион Святой Агаты занимал половину громадного каменного здания. Парадная лестница его выходила прямо на улицу. Сзади к пансиону прилегал сад, окруженный со всех сторон толстой кирпичной стеной высотой в десять футов. Над входной дверью висела большая картина, изображающая патронессу монастыря. Казалось, сама Святая Агата, окруженная сонмом херувимов, критически рассматривала Магнолию и Ким, в то время как они поднимались по длинной широкой лестнице, ведущей к резным дверям. Магнолия была очень взволнована. Окна так ярко блестели на солнце! Ступеньки лестницы были так безукоризненно чисты! Раздавшийся звонок разнесся таким гулким эхом по бесконечным и таинственным коридорам. Двери распахнулись как будто сами по себе — так бесшумно принято было ходить в этом доме! А когда двери были закрыты, Магнолии казалось, что они не могут открыться, что они никогда не откроются! В том, что они все-таки вновь распахнулись, а главное, в том, что это произошло совершенно неожиданно и беззвучно, было что-то волшебное. Большая передняя выглядела мрачно. Черная фигура, стоявшая перед Магнолией, показалась ей не женщиной, а каким-то нереальным существом: у нее было странное лицо, как будто грубо и наспех вылепленное неумелой рукой.
— Я хочу отдать мою девочку в ваш пансион.
К великому изумлению Магнолии, на лице этого странного существа появилась улыбка. И тотчас же нереальное существо утратило всю свою таинственность и превратилось в самую обыкновенную женщину средних лет, с добрым, хотя и маловыразительным лицом.
— Пожалуйте сюда.
Они прошли в маленькую, темную комнату, где их встретило другое таинственное существо, которое, в свою очередь, проводило их в смежную, большую и залитую солнцем комнату. В ней восседало за письменным столом третье существо в черном, совершенно не похожее на двух первых. Это была женщина с полным румяным лицом. Из-под очков в золотой оправе блестели острые, пронизывающие голубые глаза. Голос у нее был глухой и низкий. Во всей осанке ее чувствовалась привычка повелевать. Мать-настоятельница немного напоминала Партинью Энн Хоукс. «Силы небесные!» — подумала Магнолия. Панический ужас охватил ее. Дрожащими пальцами она крепко сжала холодную маленькую ручку Ким. Из них двоих она, несомненно, была менее взрослой. Классы. Мастерские. Сестра такая-то. Сестра такая-то. Сад. Некрашеные деревянные скамейки. Дорожки, посыпанные гравием. Каменные статуи святых, окруженные цветниками. Святые. Ангелы. Апостолы. «Может быть, по ночам, когда блестящие окна окутывает черный мрак, когда, сложив руки крестом (непременно крестом!) на впалой груди и положив голову на самую середину жесткой подушки, существа в черном погружаются в сон; может быть, когда лунный свет заливает своими неверными лучами унылый монастырский сад и, словно по мановению волшебного жезла, превращает его во что-то загадочно манящее, — может быть, тогда все эти каменные статуи, все эти ангелы и святые превращаются в нимф и дриад», — думала Магнолия. И в то же время вслух она говорила:
— Да, да… вижу… понимаю… Так это столовая?.. Понимаю… Молитва… семь часов… темно-синие платья… по четвергам от двух до пяти… рукоделие, музыка, рисование…
— Это часовня, видите?
— Да.
— А это дортуар, в котором она будет спать со своими подругами.
— Но она привыкла иметь отдельную комнату.
— У нас нет отдельных комнат.
— Да, да, конечно… Позвольте же представить вам ее. Ее зовут…
— Ким, я знаю.
— Дело в том, что это ее настоящее имя. Она родилась между Кентукки, Иллинойсом и Миссури… вот почему… Это дико звучит… но она так привыкла к своему имени. Мне нужно поговорить с нею… спросить, хочет ли она остаться здесь…
В саду, в классных помещениях, в коридорах, на лестнице им все время попадались навстречу девочки от десяти до шестнадцати и даже до восемнадцати лет (все в одинаковых синих платьях), искоса поглядывавшие на посторонних, Магнолии чудилось что-то недоброжелательное в их взглядах. Что-то враждебное притаилось во всех уголках, в нишах на лестнице, в холодных, выкрашенных масляной краской коридорах.
