Соколовский невозмутимо смотрит мне в глаза, подходит ближе и осторожным движением оглаживает скулу, легонько тянет выбившуюся из косы прядку волос.
— Но я хочу. Хочу быть рядом. Заботиться о тебе. Проводить вместе время. Любить тебя. Засыпать и просыпаться вместе. Мы же семья.
— У нас общий сын. Да. Но мы не семья. Ни в гражданском, ни в правовом смысле.
Этот разговор меня угнетает, потому что словно маленькому ребенку приходится объяснять элементарные вещи. Опускаю глаза на свои сцепленные в замок пальцы, не выдерживая прямой взгляд Матвея, а он осторожно опускается передо мной на корточки и накрывает горячими ладонями мои руки.
— Для меня ты семья, Зоя. Навсегда. И другой мне не надо. А юридические мелочи легко исправить. Просто выходи за меня.
— Вот так? Просто выходи за меня? — не верю собственным ушам. Он что, серьезно делает мне предложение? Но зачем? Почему?
— Согласен. Антураж так себе. Давай я сейчас сбегаю за цветами и кольцом и встану на одно колено? Вообще без проблем. Ты согласна?
— Но я не люблю тебя, Матвей.
— А кого ты любишь? Ашкетова?
— Что? Нет!
— А кого?
— Никого!
— Тогда не вижу проблемы.
— Но Матвей… Это глупо… Это неосмотрительно… Это не кончится ничем хорошим. Ты снова ведешь себя, как подросток.
— Возможно. Но почему ты считаешь, что у нас нет шансов, и все непременно будет плохо?
— Потому что я не люблю тебя.
— Зато я люблю тебя.
— Нет, не любишь. Это какая-то очередная твоя блажь. Уж не знаю, совесть это в тебе беснуется, или карма требует очистки. Что бы ни было — потерпи. К концу лета пройдет.
— Так вот значит… Хорошо. Ждем до конца лета, а в сентябре играем свадьбу. С платьем, фатой, лимузинами и караваем! Я, знаешь ли, первый и последний раз женюсь.
— Матвей, у меня нет никаких сил и желания с тобой спорить и что-то доказывать.
— А тут и спорить не о чем. Зой, я же много не прошу. Просто дай шанс, позволь быть рядом. Заботиться. Любить. Разреши и, обещаю, ты не пожалеешь. Не пойму, что конкретно тебя останавливает?
— Я пуста, Матвей. Мне нечего предложить тебе взамен.
— Разве я выставляю счет? Понимаю, тебе, как супер-женщине, очень сложно наконец снять доспехи и полностью расслабиться, но ведь можно хотя бы попытаться. Ты меня не любишь — окей. Я готов заслужить твою любовь. Доказать, что достоин ее. Достоин тебя. Давай поживем вместе, заново узнаем друг друга. Поделимся мечтами и страхами. Расскажем, как жили все эти годы. Постоим планы на будущее… Я верю в нас, Зоя. Поверь и ты. Разреши себе быть любимой, потому что видит бог, я готов любить тебя днем и ночью без перерывов. Как ты захочешь. Когда ты захочешь. Во всех смыслах этого слова.
Глава 43
По мере отказа от успокоительных лекарств ко мне стремительно возвращалась привычка вставать ни свет ни заря. Однако в таком чудесном месте, как никогда прежде ранний подъем доставлял истинное удовольствие.
Белая дымка стелилась над дикими травами, оседая на них бодрящей ледяной росой. Над озером набирался ярких красок занимающийся рассвет. Где-то в чаще еще ухали засыпающие филины и сычи, а соловьи уже затевали гимн восходящему солнцу.
Я всегда была далека от спорта. Не любила выполнять команды, атаковать территорию противника или защищать дурацкие ворота. Но спорт оказался неотъемлемой частью назначенной врачом терапии, а потому Матвей с фанатичной преданностью взялся за приобщение меня к физическим нагрузкам.
Мы пробовали йогу, настольный теннис, бадминтон, а остановились в итоге на утренних пробежках. Никогда в своей жизни я не могла подумать, что этот процесс может доставить мне удовольствие. Возможно, конечно, все дело в окружающей обстановке, ведь представить себя, нарезающей круги по выщербленным тротуарным дорожкам нашего хрущевского микрорайона очень сложно, а уж о том, что это приятно и речи не заходит.
То ли дело мягко ступать на усеянные тонкими длинными иголками мшистые тропинки, вдыхая свежий смолистый воздух, напитанный предрассветной влагой. Ощущать разогревающиеся от движения мышцы. Слышать звуки природы и треск мелких веточек.
Чувствовать жизнь вокруг и в себе самой.
Матвей же, как оказалось, не столь ранняя пташка. Он честно пытался подстроиться под мой распорядок дня, но удовольствие от ранних подъемов, к сожалению, не получал. В конце концов, мне надоело видеть его сонное лицо, кривящееся в подобии жизнерадостной улыбки. Ни к чему подобные бессмысленные жертвы. С чистой совестью убрала подальше его телефон, чтобы бесчувственный будильник не портил мужчине здоровый сон, и отправилась на пробежку одна.
Это было сродни медитации. Никаких лишних мыслей. Лишь дыхание, природа, движение.
С тех пор бегаю одна. Матвей не стал глупо настаивать на своей компании, и, кажется, даже вздохнул с облегчением, когда я искренне поделилась с ним своими чувствами и ощущениями.
К шести утра я бодрая от физической нагрузки и свежая от контрастного душа отправлялась на кухню, чтобы приготовить завтрак. Матвей настаивал, на заказе еды из местного ресторанчика, но, честно говоря, безделье угнетало, а сварить овсянку или напечь блинчиков — дело хоть и несложное, но все же дело.
Вот и сегодня, согласно выработанному распорядку, суечусь вокруг плиты. Отключаю сковороду, где румянится последняя партия оладий, и тянусь к кофемашине, как вдруг ощущаю за спиной твердое, горячее мужское тело.
Тягучий аромат лосьона после бритья взрывается под кожей миллионами мурашек. Набираю полные легкие воздуха, пропитанного нотками морской свежести, и задерживаю его в себе, в то время как Матвей обхватывает широкими ладонями талию, прижимаясь теснее, давая почувствовать себя всего, и зарывается носом в макушку, целуя ее и слегка прикусывая, отчего колени предательски подгибаются.
Божечки, что он делает?!
Ровно до этой минуты ничего подобного Соколовский себе не позволял. Какова вероятность, что он заметил, как вчера я его голодно разглядывала?
Не могу ответить себе ни на один вопрос, потому что наглые бесстыжие руки по-хозяйски сминают полы моего обычного, ничем не примечательного трикотажного халата, ныряют под пуговицы, царапают кожу вокруг пупка.
Инстинктивно, прежде, чем успеваю подумать и включить самоконтроль, прогибаюсь в пояснице, вжимаясь в него, отчего Матвей шипит мне в ухо, легонько прикусывая мочку, скользя языком и оставляя влажный прохладный след на коже.
Мне так остро, так жадно, так необратимо желанно, что я не нахожу ни единого повода остановить творящееся между нами безумие. Да и безумие ли? По-моему, очевидно, что эта неконтролируемая близость была всего лишь вопросом времени. Неизбежна, как пожар от костра посреди сухостоя, вспыхивающий от малейшего дуновения ветерка и мгновенно обретающий всеобъемлющие масштабы.
Возбуждение Соколовского заразительнее любого вируса. Оно просачивается в каждую клетку моего тела, вызывая непреодолимую тягу к своему носителю.
Отбрасываю голову на плечо на Матвея и встречаюсь с черной бездной его глаз. Пока я цеплялась за столешницу, пытаясь устоять на ногах, мужские пальцы без труда разделались с пуговицами и, распахнув настежь халат, с маниакальной дотошностью принялись ласкать грудь.
Вырвавшийся наружу громкий жалобный стон утонул в глубоком поцелуе. Поцелуе, растворившем все сомнения, страхи, неуверенность. Поцелуе, что был таким же алчным, как и много лет назад.
А дальше реальность смел настоящий ураган. Его руки, его губы, его бесстыжий язык — повсюду. Порочно. Влажно. Громко.
Матвей целовал. Кусал. Лизал. Посасывал.
Трогал. Толкался. Сжимал.
Вдыхал. Вдыхал. Вдыхал.
А еще не замолкал. По крайней мере, в те секунды, когда его рот отрывался от моего тела. Жар нетерпеливых губ все ниже и ниже вырисовывал узоры на коже, и в какой-то момент я осознала, что Матвей опустился на колени.
