Легкие снова сжимает от раздавшегося в размерах сердца. Оно барабанит по ребрам и тревожит желудок. Так глупо. Может это последствия сотрясения?
— Значит, договорились? — проглатываю слова.
— О чем? Забыть, что случилось или притвориться, что ничего и не было?
— Выбирай любой вариант, — легкомысленно взмахиваю рукой.
— Это все неправильно, — сводит густые брови.
— Отталкиваемся от того, что есть, — раздраженно парирую.
Наш перекрестный взгляд только накаляет атмосферу. Не знаю, что он высматривает в моих глазах, но я перестаю дрожать, хотя обнаженные ноги все еще леденеют от сквозняка на лестничной клетке. Так мне становится жарко.
— Боже, вы так похожи, — наконец, шевелятся его губы.
— Это неправда, — морщусь.
Отчего-то из его уст эта заезженная фраза звучит неприятно. Она скребет внутренности и рождает протест, хотя всю жизнь я наслаждалась тем, что в мире есть еще одна я.
— Правда. Всё в тебе… только волосы, — его пальцы взмывают вверх и цепляют одну розовую прядь. — Даже шрам…
— Какой шрам? — еле ворочаю языком, завороженная тем, как пружинит локон, когда он его отпускает, и от близости его кожи. Шершавой, натруженной.
— Здесь, — знакомая рука распахивает пуховик и скользит к животу, почти соприкасаясь с тонкой тканью сорочки.
Я вспыхиваю от отголоска ощущений его губ там, внизу. Тягучий жар растекается по телу, электризуя кожу. Как же он целовал…
— Ты подумал… — прикрываю глаза, смаргивая воспоминание.
— Было кесарево, ты знала? — его ладонь опадает, так и не прикоснувшись ко мне.
— Это от аппендицита, — объясняю я. — Разве они похожи?
— Я никогда не видел тот, но почему-то подумал…
Боже, что за отвратительная минута. Какой чудовищный момент. Он боготворил меня, мое тело, считая, что оно её. Все эти восхитительные минуты близости были посвящены ей.
— Что ж, теперь ты знаешь, что мы совсем не похожи, — отступаю от него на шаг, запахивая пуховик и свое сердце.
Всегда говорила себе, что его нужно держать закрытым и сама же нарушила собственное правило, за что и поплатилась.
— На самом деле, похожи даже больше, чем ты думаешь, — усмехается он.
— Ты совсем меня не знаешь, — резко обрываю его.
«И её» — добавляю мысленно.
— Да, ты права, — отступает, снова становясь отстраненным. — И что теперь?
Будем избегать друг друга? Какой идиотизм, — проходится ладонью по щеке, устало ее растирая.
— Это излишнее, я скоро уеду.
— Ах да, ты же живешь где-то в Италии?
И почему все так считают?
— В Греции. Да, у меня там… работа.
— Ясно. Маруся говорила, да. Ты фотожурналист. Теперь понятно, почему ты все снимала…
— И парень, — зачем-то мстительно добавляю. Наверное, чтобы сжечь мосты.
Они ярко горят во взгляде напротив.
— Кенни?
— Что?
— Ты как-то спрашивала про него, — сверлит взглядом.
— Нет, Кенни — это фотоаппарат, я не могла его найти. Никос. Его зовут Никос.
И хотя Никос в прошлом, теперь кажется, что очень далеком, это имя подливает масла в огонь, охвативший наш мост. И это хорошо. Отлично. На таком фоне очень красиво уходить в закат.
— Понятно, — кивает Миша. — И скоро ты уезжаешь?
— Да. Как только возьму билеты.
— Хорошо, — продолжает согласно кивать.
Ему хорошо, правда? А мне хреново. Очень. До слез.
Но чем мне хуже, тем ярче я улыбаюсь — это же закон сильных и независимых. А я именно такая. Снова буду ей. Поэтому я раздвигаю губы в белозубой улыбке и говорю самые лживые слова на свете:
— Жду не дождусь, когда вернусь к прежней жизни.
— Могу представить, — сухо отвечает он. Отрывается от стены и добавляет. — Скажи Марусе, что я ей позвоню.
— Да, хорошо, — теперь киваю я, отступая к самой квартире, кладу пальцы на дверную ручку.
Это первый шаг к логическому прощанию.
— Я пойду, — делает спиной шаг к лифту.
Это второй.
— Пока, Миш.
— Прощай, Марина.
Его низкий и безэмоциональный голос никак не окрашивает мое имя, но произнесенное им впервые, все равно колет шипом в груди.
Это первый и последний раз.
Эти удаляющиеся тяжелые шаги по лестничной клетке, этот хлопок металлической двери, отделяющий нас с ним — всё в последний раз. То, как дерёт меня изнутри — первый.
Но я сделаю его последним.
Глава 28
Миша
— Мих, распаковал сейчас опоры для столов, вместо 114-ых матовых, пришли глянец, чё делать?
— М? — отрываю взгляд от экрана телефона, который кручу в руках последние полчаса и смотрю на напарника.
— Говорю, что с глянцем делать?
— Ставь, — отмахиваюсь.
— Куда ставить, ёпта? — возмущается. — Половина уже матовых установлены.
— Не глуми голову, а? — прячу трубку в карман джинс и выхожу из мастерской.
Голова действительно захламлена и весь рабочий процесс проходит мимо.
Хорошо, что Андрюха держит руку на пульсе.
Позади хлопает дверь, я останавливаюсь возле машины, не решаясь в нее сесть.
Все нутро кричит, что нужно ехать, но, как только задаю себе вопрос «зачем?», доводы тут же испаряются. Не за чем. Все было сказано вчера.
Но идиотское состояние незавершенности буквально разрывает на части и голову, и грудь. Меня что-то терзает, какая-то мысль, подобно занозе, забралась под кожу и саднит, а ее никак не вытащить наружу.
— Мих, все в порядке? — Андрюха выходит следом и останавливается
