вот нести девицу обратно опять-таки на руках — это уже самый настоящий урод. Сама не могу объяснить, как вскочила с пледа и пошла в их сторону. Никогда не понимала, как человек может что-то совершать в состоянии аффекта. Мозг! Ну ведь должен же он все равно работать. А сейчас, смотря на то, как он в очередной раз о чем-то говорит с девкой, еще и вытирает ее, и тянется рукой к ее лицу, у меня напрочь отключается голова. Я реально не понимаю, как оказалась возле них.
— Сергей Александрович, добрый день. Какая неожиданная встреча, — на удивление, мой голос звучит ровно, я бы сказала безэмоционально. А вот внутри все ходит табуном. И, кажется, у меня проблема: мои глаза не знают за что зацепиться. За девицу или за немного удивленного Алмазова? И нет, на его лице нет ни грамма неловкости или страха, которые я от него ожидала за то, что, по сути, поймала на горячем.
— И вам добрый, Полина Сергеевна, — спокойно отвечает он, привставая с шезлонга. Это что, все? Полина Сергеевна? К такому меня жизнь не готовила. А как обычно ведут себя люди в такой ситуации? Почему он молчит? А я? Какого лешего в мою голову не приходит ни одной мысли? Да скажи же хоть что-нибудь, Полина!
— Не подскажете, как вода? Что-то страшновато купаться, — ну все, меня точно сглазили. Про погоду еще спроси, придурочная.
— Вполне себе теплая. Можешь спокойно купаться, Полина, — слегка улыбаясь, произносит Алмазов. Как же мне хочется сейчас ударить его в лицо. Так, чтобы сломать ему нос. И ногой топнуть. Точно, хочется топнуть ногой с громким возгласом «урод».
— Сережа преувеличивает, вода прохладная. Бодрит, я бы сказала, — встревает девица, голос которой заставляет опустить голову вниз.
— Спасибо, что сказали правду. А то мне все всегда врут, дабы затащить в воду, — тихо произношу я, рассматривая ее.
— Человек вообще поганое существо, скажет и сделает все что угодно, лишь бы получить желаемое, — чуть улыбаясь произносит девица и принимается изучать мои ноги. Медленно скользит взглядом вверх, как будто сканирует каждую черточку и особо задерживается на груди. Подумала бы, что лесбиянка, но нет, вряд ли. Увиденным она осталась недовольна, вот только я не поняла, что ей не понравилось больше — моя грудь или лицо. — Сережа, а ты нас не представишь?
Сережа, Сережа, Сережа… Почему у меня не получается так легко произнести вслух его имя. А у нее прям как песня звучит. Мягко так. Красиво что ли. И девица сама по себе… красивая. И значительно моложе, чем показалось издалека.
— Полина — моя…, — затянувшаяся пауза, во время которой, кажется, не только я раскрыла рот. — Студентка. Соня — моя сестра.
— Сводная сестра, — быстро добавляет девица, поправляя руками свои длинные волосы. Да, надо признать, что сейчас я в самой настоящей попе, и не только потому что не знаю, что сказать и как себя вести после «студентки» и «сестры», а просто, потому что этой самой сводной сестре, которая, насколько мне не изменяет память, на самом деле ему никто, просто обычная девушка, я проигрываю по всем фронтам. Никогда не тешила себя иллюзиями. Я объективна и крайне честна сама с собой. По крайне мере, была честна. Я не красавица, симпатичная — да. Возможно, временами, с косметикой и правильно подобранной одеждой приближена к заветному многим слову «красивая», но назвать меня в общепринятом смысле слова красавицей — нельзя. Да и не стремилась я к этому никогда. Красота далеко не самый нужный элемент по жизни. А сейчас от чего-то я чувствую себя… букашкой. Вроде бы должно быть наоборот — я стою, а она лежит, но нет. Никогда не испытывала комплексов по поводу маленького роста, но вот сейчас, смотря на сестру Алмазова, сантиметров десять в ногах мне бы точно не помешали. А ведь она далеко не дылда, но ноги… Да, определенно мужчинам нравятся такие ноги.
— Кстати, вы одногодки, можете с легкостью найти общий язык, — перевожу взгляд на Алмазова. — Хотя… Полина у нас девушка с очень черствой изюминкой, не факт, что найдете этот самый общий язык.
— У кого нормальные зубы, тому изюминка не кажется черствой, Сергей Александрович. Хороший стоматолог вам в помощь.
— Был недавно, Полина Сергеевна. И с зубами, и с деснами у меня оказалось все в полном порядке. Дело в самой еде. Стоматолог дал лишь единственный совет про любимый мною сухарь.
— Не есть, а питаться жидкой и на все готовой пищей?
— Никак нет. Он мне сказал то, о чем я и так думал: если сильно хочется сухарь, то надо его перед употреблением размягчить. В чай, например, мокнуть, или в кофе.
— Ну да, ну да, сделать его булочкой, окунув в жижу.
— Нет, все же это не булочка. Я умею признавать свои ошибки — мною выбранный сухарь в булочку, вероятнее всего, не превратится.
— Вот только не пойму, зачем выбирать сухарь, если можно сразу съесть булочку, которая лежит себе прекрасно на ш… столе, демонстрируя свои аппетитные… края?
— Так хочется же сухарик. Когда его быстро окунаешь в какую-то жижу, как вы выразились, Полина Сергеевна, он все равно остается сухарем, просто чуть мягче, но с желанными похрустыванием.
— Вас очень интересно слушать, занимательная беседа, ничего не скажешь. Однако вынуждена вас прервать. Сережа, я хочу в воду, — оба синхронно переводим взгляд на шезлонг. — Вот прям очень хочу.
А дальше произошло то, чего я совершенно не ожидала — Алмазов подхватил ее на руки и, подмигнув мне, пошел к воде.
* * *
Наверное, мне должно быть стыдно за то, что, рассматривая длинные ноги этой самой Сони, я так и не поняла, что она просто… не ходит. И лишь спустя несколько минут, когда Сергей в очередной раз принес и положил свою так называю сестру обратно на шезлонг, эта мысль только укрепилась. И да, с точки зрения будущего врача, мне все же стыдно. Но есть еще человеческий фактор, и, пожалуй, сейчас он сыграл со мной злую шутку. А еще я судорожно вспоминала все, что мне говорил Алмазов про семью. Сестре, кажется, тринадцать, и мать у них точно общая. И раз Алмазов сказал, что она моя
