Не могу думать о ней в таком ключе, но сердце привычно сжимается, и я снова и снова проживаю свою жизнь: с того момента, как предложил ей выпивку в баре и до настоящего времени...
Едва выйдя с кладбищенской территории, невольно расплываюсь в улыбке: мне навстречу несётся маленький вихрь, ураган с шапкой набекрень. Подхватываю на руки своё долгожданное счастье и получаю слюнявый поцелуй беззубого ротика.
– Ну здравствуй, Дарья Игоревна!
– Папатька, ай! Ай! – Дочка умильно морщит носик, показывая, что замёрзла.
– Знаю, моя хорошая, – распахиваю куртку и прижимаю кроху к себе.
– Она не хотела садиться в кресло без тебя, – оправдывается Катя.
– Характер, – вздыхаю я, получая сочувственные улыбки от старших детей.
Так и ношу Дашу за пазухой, пока Ирина Павловна не выходит из калитки. Глаза женщины покраснели от слёз, но она уже успокоилась. Раньше бывало и хуже.
– Давайте, – командую я, – рассаживайтесь, а то моя дочь не угомонится, пока все не займут свои места.
Мы вместе обедаем, проводя время за воспоминаниями. Сидим мы в уютной квартирке в Курьяново, где с недавних пор живут вместе Никита и Катюша. От того страннее мне снова погружаться в свои собственные воспоминания.
Егоза Даша неугомонно скачет на моих коленях, пока я пытаюсь впихнуть в неё хотя бы несколько ложек супа. Никто не торопится мне помочь. Своё драгоценное сокровище я редко доверяю кому-то другому. Слишком уж дорого мне далось моё счастье. Но никто и не обижается. Все всё прекрасно понимают. Или стараются понять. А может, просто приняли и полюбили меня со всеми заморочками.
В конечном итоге Арина Сергеевна оказалась права. В одном точно. Стоило мне только открыться для чувств и перестать бояться любви, как многие шаблоны сурового мира Игоря Аркадьевича Щедрина полопались как мыльные пузыри. Теперь я тоже искренне люблю всех этих людей.
Теперь я часто думаю, каким же глупцом был, скрываясь от счастья в скорлупе из лже-независимости. Теперь я зависим от счастья. Особенно, зная, как хрупко оно в руках Господа.
Бросаю взгляд на часы, стараясь сделать это незаметно, но Катюша всё равно успевает увидеть.
– Пора?
– Да, нам нужно выезжать, а то на поезд опоздаем.
Она так умоляюще смотрит, что я, конечно, не могу устоять: протягиваю ей ребёнка, и она радостно тискает малышку. Потом передаёт Дашку бабушке, и та воркует с девочкой ещё несколько минут.
– Я на вокзале попрощаюсь, – ухмыляется Никитос и протягивает мне ключи от своей машины. – Я всё ещё не собираюсь убивать своего отца и младшую сестру, имей в виду на будущее, пап.
Я смеюсь, показывая, что оценил его шутку, но ключи принимаю.
– Ты всё поймёшь, когда сам станешь родителем, – обнимаю сына и поспешно добавляю, – но, умоляю, не торопись с этим. Кате нужно отучиться. И тебе тоже.
От моих слов Катя заливается румянцем, а Ирина Павловна усиленно делает вид, что не понимает, о чём я говорю.
– Передавай привет своей жене, – недовольно пищит Катюша перед тем, как захлопнуть за нами дверь, и я вздрагиваю.
На Ленинградском вокзале как всегда суетно. Столпотворение, шум, гам, но мы быстро занимаем свои места и прощаемся с Никитой.
– Эй, принцесса, приедешь ко мне ещё как-нибудь? – спрашивает сын у сестрёнки, покрывая её поцелуями.
– Агась, Никись, – с довольной улыбкой отвечает Даша.
– И вы приезжайте, – говорю ему.
– Я уговорю Катьку, дайте нам немного времени.
– А я уговорю... свою жену, – мы взрываемся от смеха под непонимающим взглядом Даши.
– Ладно, позвони, как доберётесь до дома! Люблю тебя, пап. Всем привет!
Даша рисует, Даша хнычет, Даша ест фруктовое пюре из мягкой упаковки, Даша пьёт водичку, Даша хнычет, Даша скачет на сиденье, Даша плачет, Даша хочет на ручки, Даша хохочет, Даша спит примерно три минуты, и всё начинается сначала – так выглядит каждое наше путешествие на поезде. Около четырёх часов суровых испытаний моих нервов на прочность.
– Папатька, Дась хотют к мамитьке, – говорит она под конец пути.
– Знаю, моя маленькая, – целую влажные жиденькие волосики на головке дочери, – папочка тоже хочет к мамочке. Потерпи, Дашутка, скоро встретимся.
– Када? Ню када? Папатька, Дась титясь хотют, – в маленьких глазках скапливаются слёзки. – Мамитька! Мамитька!
– Дашутка, а ну-ка не реви, – стираю губами первые слезинки-росинки и иду на хитрость, – давай, я тебе дам конфетку? Ты не будешь плакать? И маме не расскажешь?
– Кафетьку буить, мамитьке Дась ни кажуть, – успокаивается моментально дочь. – Пакить ни буить, папатька, Дась ни буить пакить бойше.
Зорко слежу, чтобы малышка не перепачкалась и не подавилась, тщательно убираю любое доказательство своей вины. Молочное суфле в молочном шоколаде – это же не так вредно для пятнадцатимесячного ребёнка? Почти молоко же, ну?
Даша всё-таки засыпает: уже в машине, в своём кресле, на подъезде к дому. Я паркуюсь сразу в гараже, чтобы не выносить ребёнка на улицу.
Сразу отношу её в кроватку и раздеваю. Разглядываю своё тихое счастье и осторожно глажу кукольное личико.
– Игорёк, вернулись уже? А где Дашутка? – спрашивает матушка, сталкиваясь со мной в кухне.
Я мою руки, выпиваю стакан воды и изучаю меню для ужина.
– Вернулись, мама. Даша уснула по дороге, надеюсь, уйдёт в ночь.
Мать недовольно смотрит на меня, словно я виноват во всех смертных грехах. Качает головой и вздыхает, поджимая губы. Понимаю всё без лишних слов.
– Опять не ела целый день?
– Ох, Игорь...
– Всё в порядке, мама. Я всё решу.
Набираю целый поднос всякой всячины и поднимаюсь в спальню. А там она – беременная и босая. Сидит в кресле, поглаживая свой огромный живот, и покачивает ногой.
Ставлю поднос
