– Да, – объявила она. – Это они. Теперь уже точно.
– Сколько их?
– Два экипажа. Трое… нет, четверо мужчин.
Четверо? Господи. Поверенных только двое. А остальные? Врачи, свидетели, помощники лорда-канцлера?
Иззи принялась беспокойно вышагивать туда-сюда, всей душой надеясь, что внизу все идет удачно. Дункан встретит прибывших, проводит в зал, а потом придет время…
В дверь постучали.
Рэнсом.
– Ты готова? – Он предложил ей руку, вдвоем они вышли в коридор. – Ни о чем не волнуйся. Просто будь рядом со мной.
– А если им покажется странным то, что я все время буду рядом с тобой, как приклеенная?
Он усмехнулся.
– Поверь мне, никто из моих поверенных не удивится, увидев рядом со мной красивую женщину. Это лишь подкрепит впечатление, что я снова стал прежним.
Но Иззи беспокоила не его репутация: она всерьез сомневалась, что поверенные привыкли видеть Рэнсома с такими женщинами, как она.
– Подожди… – Иззи придержала его.
– Что такое?
– Я… мне надо кое-что сказать тебе.
– Хм… ну ладно. Только пусть это будет что-нибудь хорошее. Или давай отложим разговор на потом, после встречи, к которой мы готовились всю неделю.
– Нет, откладывать его нельзя, – Иззи потянула Рэнсома за рукав. – Ты должен узнать это немедленно.
Теперь, когда он внимательно слушал ее, она вдруг испугалась. Зажмурившись, она заставила себя выпалить:
– Я некрасива. Совсем.
Он свел брови, сжал губы, словно желая что-то спросить, но вопрос так и остался невысказанным.
– Надо было сразу тебе сказать. Ты себе не представляешь, как это меня угнетало. Просто… никто и никогда не называл меня красивой. Никто даже не считал меня такой. Потому я не могла сказать тебе правду, хоть и видела, что произошло недоразумение. Но теперь ты должен знать об этом. Если мы войдем в зал вместе, да еще под руку… невозможно представить себе более достоверного свидетельства тому, что ты ослеп. Гости сразу задумаются, с какой стати я тебе понадобилась.
– Иззи… – Он попытался взять ее за руку.
Она высвободилась.
– Я не напрашиваюсь на комплименты. Честное слово. Важно, чтобы ты поверил мне и понял, о чем речь. Я некрасивая, Рэнсом. И даже не хорошенькая. И не миловидная. Мою внешность едва ли можно назвать обычной. Я дурнушка. И всегда была такой. Ни один мужчина никогда не уделял мне ни малейшего внимания.
– Все ясно. Значит, ты не красавица.
– Да.
– Из всех твоих признаний и откровений… – он положил ладони ей на плечи, – это и есть самая страшная тайна, которую ты скрывала от меня.
– Да. – Она попыталась придвинуться к нему.
Его пальцы сжались, мешая ей сойти с места.
– Не надо.
Он оттеснил ее к стене, и слова вдруг хлынули потоком. Бесполезные, глупые слова.
– Все началось довольно безобидно. Мне и в голову не приходило, что это может плохо кончиться, я твердила себе, что тебе вовсе незачем знать правду. Но сейчас… в замке чужие люди. И ты хочешь выдать меня за свою любовницу, так что…
– Не я хочу выдать, – поправил он. – Ты и есть моя любовница.
Иззи прижала ладони к лицу. Будь проклято ее нелепое тщеславие! Теперь из-за него под угрозой оказалось все будущее Рэнсома.
– Ушам не верю, – продолжал он. – Это и есть твое страшное, постыдное признание? Ты говоришь, что ты некрасива. – Он рассмеялся. – Какая нелепость!
– Да?
– Конечно. Это ничего не значит. Хочешь узнать по-настоящему страшную тайну, Иззи? Тогда вот тебе моя: я убил родную мать.
Рэнсом почувствовал, как она вздрогнула от этих слов. Ее потрясение было почти осязаемым.
Он не винил Иззи. Его слова звучали ужасно. Сам он так и не привык к ним. Каждый раз они били наотмашь.
– Моя мать мучилась тридцать с лишним часов, чтобы произвести меня на свет, и меньше чем через час после этого умерла, – объяснил он. – Я убил ее. Именно это говорил мне отец, этими самыми словами, с тех пор как я научился понимать их.
Воспоминания были по-прежнему свежи. Всякий раз, стоило ему расплакаться, задрожать, споткнуться, захотеть хоть немного ласки, отец хватал его за шиворот, тащил за собой, так что ноги волочились по мраморному полу, и ставил перед большим портретом матери.
«Хватит трястись, парень. Она уже никогда не утрет тебе слезы. Ты убил ее».
Боже, какой красивой она была на этом портрете! Золотистые волосы, голубые глаза, светло-голубое платье. Ангел. Раньше он часто молился ей. Возносил кощунственные молитвы, просил чуда, прощения, игрушек… в надежде, что она услышит хоть что-нибудь.
Но она не слышала. Она умерла.
С тех пор он больше никого и ни о чем не молил.
– Всем слугам, – продолжал он, – нянькам, экономке, гувернерам – всем было строго-настрого приказано не проявлять ко мне никаких чувств. Ни объятий, ни поцелуев, ни утешений, ни заботы. Потому что все это я получил бы от матери, а я этого не заслужил. Отец винил в ее смерти меня.
Он услышал, как она вздохнула.
– Рэнсом, это ужасно…
– Да, – согласился он.
– Он не имел права так относиться к тебе.
– Да. Он был жестоким и бессердечным. Скажем так: сказок на сон грядущий он мне не рассказывал.
– Я… это прозвучит бессмысленно, но мне очень жаль.
Он прижался лбом к ее лбу.
– Нет, совсем не бессмысленно. Это много значит для меня. И если ты захочешь лечь со мной в постель и погладить меня по голове, желательно несколько дней подряд, я буду счастлив. – Он отстранился. – Но об этом потом. А сейчас поговорим о тебе. О некрасивой Иззи. Я знаю женщин, Иззи. Их было у меня слишком много. – Долгие годы он искал у женщин утешения, в котором раньше ему было отказано, но всегда избегал близких уз. – Я с самого начала, с самого первого дня, понял, что ты не такая, как все, кого я знал раньше. И я этому только рад. А если мужчины никогда не обращали на тебя внимания, я рад и этому, хоть и чувствую себя эгоистом. Иначе сейчас ты была бы с кем-нибудь другим, а не здесь, со мной. Но как бы крепко я ни обнимал тебя, как бы глубоко ни проникал в тебя, какая-то частица тебя всегда оставалась для меня недосягаемой. Ты что-то скрывала. Я думал, что свое сердце. И я мечтал о нем. Я хотел тебя целиком. Но не мог заставить себя попросить о том, чего я не заслужил.
Он услышал, как она попыталась возразить, и сразу остановил ее:
– Мое рождение и детство тут ни при чем. Я уже взрослый, чтобы понимать: отец проявлял ко мне бессмысленную жестокость. Но с тех пор много чего случилось. Ты считаешь себя дурнушкой только потому, что у тебя своеобразное лицо? А я уродлив по своей сути. И вся Англия знает об этом. Ты наверняка поняла то же самое, прочитав мои письма. Тебе известно о множестве моих грехов. Конечно, ты окружила свое сердце неприступной стеной. Ты же умница. Разве ты могла полюбить такое чудовище? Как его вообще можно любить?
