на лбу. Немного деформированное веко. Сейчас он чувствовал втоптанным в землю себя, но при этом у него были отдохнувшие глаза. И я в него верю. На него можно опираться. Верю, что мы сможем заново. Он хочет попробовать, и я хочу. Он мне все простил, и я ему тоже.
— Ну ты и дурак… — сказала я. — Да пусть все забирают. Конечно, давай переедем.
Я тяжело вздохнула и положила голову ему на грудь. Эмиль забросил руку мне на плечи, поцеловал в макушку. Между нами было много боли. Много препятствий. Но мне кажется, мы все пережили, все пережгли. Некоторые вещи понимаешь только в конце пути, когда он пройден и есть, на что оглянуться.
Чуть позже мы сидели в детской. Поставив подбородок на край кровати, я с нежностью смотрела, как Эмиль играет с малышом, таскает по комнате, прижимает к груди, улыбается ему, обнажая крупные зубы. Было страшно сделать это — шагнуть в новую жизнь, наши новые отношения, новую семью после того, как мы прошли настоящую войну. Все менялось. Будущее пугало неясностью. Но Эмиль сильный человек и я знаю, что могу на него положиться. В ближайшие дни нас ждал переезд.
Сборы были короткими. Мы хотели скорее идти дальше или, наверное, бежать из прошлого. Через несколько дней нас ждал Питер. А впереди столько всего… Восстановление документов, возврат наследства, суды — пока наши счета и имущество были арестованы. Даже думать об этом было страшно. Деньги разрешили взять только с моего личного счета в качестве подъемных, а там немного было. Я волновалась за будущее, хотя не подавала вида. Эмиль сам все понял.
Я суетилась, раскладывая вещи в новой, снятой для нас квартире, еще необжитой, чужой и немного жуткой. Он подошел, обнял меня, поцеловал в лоб. За окном темно, приехали поздно и города я не видела, только рисунок ночных огней…
— Не переживай. Я что-нибудь придумаю, маленькая…
Шокированная и потерянная из-за быстрых перемен, я доверчиво прижалась всем телом. Новой жизни я боялась и предвкушала одновременно. Ему надели черный браслет на руку. Эмиль прятал его под рукавом пиджака и улыбался, словно все в порядке. Но я понимала, что он чувствует. В один миг лишиться всего… Неизвестно что станет с легальным бизнесом, брошенным в Ростове. Нашими деньгами. Об офшорных счетах мы даже не упоминали вслух. Пятьдесят миллионов грязных денег — что станет с ними? В ближайшие годы на них не стоит рассчитывать, но кто знает, может быть потом, когда нас оставят в покое… Я надеялась, их не найдут.
Я разложила, как смогла вещи, ежась от непривычного холода. С дороги мы сильно устали. Детскую кровать поставили в нашей спальне, мы легли на незнакомый и оттого неудобный диван.
Я таращилась в темноту. На отблески света вокруг кроватки и на белых стенах. Нужно шторы повесить… И столько сделать в новом доме. Я съежилась в комочек и Эмиль догадался, что мне страшно. Он целовал мне затылок, пока я не успокоилась и не уснула.
Утром жизнь перестала выглядеть такой пугающей.
Я встала с постели, сделала кофе — пока растворимый, за неимением лучшего, и подошла к окну. Было пасмурно, но я улыбнулась. Я помню этот миг. Помню так ярко, словно он случился вчера. Сияющая заноза, загнанная в сознание. Вот-вот заплачет ребенок и мне придется включаться в хлопоты, от которых я отвыкла из-за нянек и мамы. В комнате спал Эмиль — теплый, разморенный, из постели не хотелось вылезать, дома холодно… Но я пила гадкий кофе и щурилась от счастья.
Встал Эмиль — заговорил с кем-то по телефону. И стало так спокойно, что я поняла: со временем все наладится. В отражении оконного стекла я увидела, как он вошел в кухню.
— Через три месяца, если все будет хорошо, мне разрешат работать, — он куда-то собирался, торопливо застегивал сорочку, серый пиджак ждал своей очереди на спинке стула. — Ты ни в чем не будешь нуждаться, поняла?
Хорошая новость.
— Куда ты? — я предложила ему кофе.
— По делу, — он подошел, поцеловал меня в щеку, а кофе поставил на стол. Верен себе. Такой пить не станет. — Утрясу с ментами вопросы с переездом. Скоро вернусь.
Он хлопнул дверью, заплакал ребенок, и я втянулась в будничную суету. За несколько дней мы обжились. Я докупила мелочей для кухни, привыкала к городу и к незнакомому воздуху. Кажется, в Ростове я пустила корни прочнее, чем мне казалось. Я все еще пугалась, когда думала, что эта жизнь на несколько лет. Зато мы вместе, живы и все хорошо…
Про Андрея я вспомнила, когда встретила на улице мужчину в пальто. Это был не он, конечно, но поднятый воротник с зябко намотанным шарфом мгновенно о нем напомнил. Цветущие каштаны, молочный шоколад, его кривая улыбка… Но чаще всего я вспоминала пустые и болезненные глаза Андрея в зале суда. Думала о нем каждый раз, когда видела молодых военных или мужчин с тоскливым взглядом и сигаретой во рту. Я проверила: его переправили в колонию в Заполярье.
Мне хотелось его увидеть. Там, на мосту, мы не обо всем договорили. Он остался моей необорванной нитью, тянущей в прошлое, связанный со мной, сыном… Я хотела знать, о чем он думал в тот момент. Хотела знать, почему не прыгнул, потому что видела — он хотел спровоцировать огонь группы захвата, только не стал. Может быть, это помогло бы отпустить его вместе с прошлым. А может, нет. Когда я заговорила об этом в первый раз, Эмиль отреагировал резко.
Это было за завтраком. Я покормила ребенка, сварила кофе и занялась омлетом. Омлет получился пышным, а кофе вкусным.
— Я хочу съездить к Андрею, — я поставила тарелку перед мужем и села напротив. — Ты не против?
Он читал что-то в телефоне и ошеломленно уставился на меня. Об Андрее мы не говорили. Эмиль ревновал меня. Не специально, но как-то само собой имя Андрей стало табу в нашей семье, даже если речь не о Ремисове. И я нарушила обет молчания первой.
— Против! — Эмиль взбешенно швырнул телефон на стол.
Я выдержала взгляд и пригубила кофе со сладким молоком. Черный в последнее время пить не могу.
— Извини, — ровно сказала я.
Ему нужно успокоиться. Я все понимаю. Эмиль быстро и без аппетита доел омлет.
— Зачем?
— Попрощаться, — он меня не поймет, черт возьми, но это правда, а Эмиль, прежде всего, именно ее любит. — Я хочу поговорить с ним.
Он не ответил, вернулся к своему телефону, допил
