ее здесь держат незаконно.
— Пришла? — увидев меня, так резко подскакивает на ноги, что я малодушно радуюсь тому, что между нами решетка, — ты должна сказать, чтобы меня выпустили. Слышишь! Пусть немедленно выпустят меня из обезъянника! Я домой хочу, к маме!
Надо же, теперь она захотела к маме. Как мило…и как фальшиво. Голубые глаза испуганно бегают, и вся она — комок нервов, который вот-вот начнет искрить.
— Ты все еще надеешься, что после всего, что ты натворила, тебя отпустят?
— Да чего я натворила? Просто на нервах была после потери ребенка. Сорвалась, стресс словила. Никто же не пострадал.
Ее наглость беспредельна. Как и убежденность в том, что Зайке все можно, и Зайку нельзя ругать. Надо только гладить по головке и кормить сладкой морковкой.
— Не было ребенка, — холодно произношу я, — нашли клинику, в которую ты приходила. Не было проекта, ради которого ты якобы приехала. Не было аллергии…
Я перечисляю все ее вранье, и с каждым словом у нее на щеках все больше проступает алый румянец.
— Ты следила за мной?! Это вмешательство в частную жизнь. Я подам на тебя в суд.
— Зато была кража моей сумки, моих денег, моего телефона. И даже, — скупо улыбаюсь, — моих трусов.
— Заткнись, — визжит она.
— А еще была попытка накормить меня таблетками и спровоцировать выкидыш.
Наверное, я хотела увидеть хотя бы тень раскаяния, но ее не было. Ничего не было кроме злости и уже привычных обвинений в жадности и том, что бедняжку ущемляют.
— Да ты просто бесишься, что Вадим выбрал меня, что ему хорошо было со мной, а про тебя от в тот момент даже не вспоминал. Вот и мстишь.
— Наверное, — нахожу в себе силы улыбнуться.
Когда все маски слетели передо мной оказалась не девочка одуванчик, а маленький злобный звереныш, лишенный совести, морали и банального понимания, что такое хорошо и что такое плохо.
Я иду к выходу, но возле самого порога оборачиваюсь.
— Я видела твой план. Ты далеко продвинулась по нему. Но в этом нет твоей заслуги, — грустно усмехаюсь я, — за тебя все сделала моя любовь.
Она что-то шипит мне вслед, но я уже не слышу.
Зои для меня больше не существует. Маленькая Зайка превратилась в ядовитую змею, а змей я никогда не любила.
На сегодня допрос закончен и меня отпускают. Я прощаюсь со следователем, с Карповым, со Стефом, который тоже крутится в участке и выхожу на улицу.
На небе тяжелые серые тучи, готовые вот-вот разразиться дождем. Хотя еще середина августа, но на некоторых деревьях уже позолота. Скоро осень, и мне уже заранее холодно.
Когда я спускаюсь с крыльца, на парковку заезжает знакомый автомобиль.
Мой все еще муж.
Между нами три десятка шагов, но я чувствую его присутствие — от него больно внутри и горячо снаружи.
***
В тот же момент пиликает телефон, и я не глядя отвечаю.
— Да.
— Мил, не сбегай, пожалуйста, — глухо произносит Вадим, — нам надо серьезно поговорить.
Я киваю и неспешно иду к машине. Смотрю, как мужчина выходит из нее, держа в руках свернутый в трубочку лист бумаги, и шагает мне навстречу.
Он выглядит усталым, посеревшим, прибавившим за эти несколько дней десяток лет. Под глазами темные круги, в глазах тоска. И плечи опущены так, будто на них давит многотонная плита.
Мне больно дышать. Я снова вижу его с Зайкой на нашей кровати, потом сжигая все остальное перед глазами молнией пролетает воспоминание, как он вывел ее из дома, чтобы защитить меня. Пытаюсь представить, на что будет похожа моя жизнь без него, пытаюсь найти в себе силы чтобы прогнать, оставить наше прошлое в прошлом и идти дальше, к новым берегам, новым отношениям. Внутри все рвется в лоскуты. С диким треском, с агонией, с обжигающей болью.
— Мил, послушай пожалуйста. Я знаю, что ты не хочешь со мной общаться, но у меня есть доказательства…
Я с размаха влетаю ему в грудь и обнимаю крепко-крепко, боясь, что исчезнет.
— Прости меня, — из глаз брызжут слезы и мне плевать, что я испачкаю белую рубашку растекшейся тушью. Плевать на какие-то там доказательства неизвестно чего. На все плевать. Я просто его люблю. — это я виновата.
— Мил…
— Это моя вина, — реву навзрыд.
Он пытается отцепить меня от себя, но я упрямо мотаю головой и жмусь к нему, потому что он тот, кому я верю. Моя опора, защита, человек, которого я безумно люблю и которого подвела. Если бы я не привела змею в наш дом, ничего бы не произошло.
— Мы нашли у нее бутылку с какой-то адской смесью, — торопливо произносит он, будто боится, что время выйдет и нас прервут, — если ей опоить, то человек перестает соображать. Дурь дикая. А если с выпивкой смешать, то вообще термоядерный коктейль. Я не могу подтвердить это своими анализами, не додумался вовремя сделать, но уверен, что в ту ночь, когда мы с ней…она подлила мне этого пойла. Я бы сам…никогда…Мил.
У меня зуб на зуб не попадает, но я все-таки произношу то, что кипит у меня внутри:
— Не нужны мне никакие анализы. Я знаю, что ты бы никогда не предал.
Он замирает, будто не верит моим словам, потом обнимает так рьяно и надрывно, словно от этого зависит его жизнь.
Чувствую его дыхание на своей макушке и грохот сердца в сильной груди. Мне все еще больно, но рана в груди уже очищена и не пульсирует, не нарывает как прежде. До полного выздоровления еще далеко, но я готова пройти этот путь, если Вадим будет рядом.
— Милка, я так скучал, — сипло произносил он, — если бы ты только знала.
— И я…, — сама тянусь за поцелуем, моментально хмелея от его вкуса. Томительная сладость, смешанная с солью моих слез.
Дождь все-таки начинается и почти сразу перерастает в лютый ливень, но мы стоим посреди парковки и не замечаем ничего. Одежда промокает насквозь, полосы прилипают к щекам, но мне тепло и больше не страшно.
— Мил, — он отстраняется, обхватывает мое лицо ладонями и напряженно заглядывает в глаза, — не проси меня пощадить ее. Я понимаю, Нина будет умолять. Родственные связи, но…
Я надрывно улыбаюсь:
— Никакой пощады. Я с тобой, до самого конца.
Тварь! Какая же она тварь! Все они твари!
Вместо того, чтобы поддержать и помочь, набросились как стая волков. А за что?! За то что я пыталась устроиться и найти свое место под солнцем? За
