– Пиши, – отрешенно выговорила я, думая о том, что смысл моей жизни в точности совпадает со смыслом жизни «лучшего человека нашего времени» – я тоже больше всего на свете хочу всегда быть вместе с ним и при этом сочинять невероятные истории переплетения двух самых разных судеб, соединяя их в одну... Быть может, я напишу когда-нибудь леденящий кровь роман или повесть в духе гоголевской «Страшной мести» или «Вия»...
– Моя «уходящая осень»! Так ты выйдешь за меня замуж-то? – И он посмотрел на меня так, будто стоял на эшафоте в числе остальных приговоренных к смертной казни, и все они ждали другого приговора, потому что в толпе прошел слушок, что жизни не всех лишат, кого-то в живых оставят... Так вот и он стоял теперь передо мной и ждал, что именно его и помилуют!
– Конечно, выйду! – Я вдруг так четко представила себе эту картину, что мне стало настолько жаль Алексея, будто ему сейчас действительно был прочитан приговор смертной казни через повешение. Я обхватила его голову, опустилась рядом на колени и заплакала – так прониклась я той трагедией, которая разыгралась в моем воображении.
– Марусенька! «Кукурузница»! Ну если не хочешь расписываться, давай жить просто так! Только не плачь! Не плачь, птичка моя!
– Хочу-у-у! Хочу замуж! – хлюпала я, громко сморкаясь в носовой платок, испачканный синими тенями. – Выйду, если ты меня завтра к бабушке отвезешь попрощаться – она у меня в монастырь уходит.
– Да хоть до монастыря отвезу! Снегурочка моя! – «Лучший человек нашего времени» задыхался от радости и, повалив меня на пол, целовал мое лицо. Стало холодно. Я не заметила, как оказалась в костюме Евы до грехопадения и вдруг взлетела высоко-высоко, только теперь, пожалуй, не над хребтом Цаган-Дабан я парила, а над тем самым небоскребом, к которому сегодня поутру прокладывал кабель великий детективщик. Я обхватила его крепко – уж если падать в глубочайший котлован, у которого, кажется, и дна-то нет, то хоть вместе.
* * *
День ухода Мисс Бесконечности из мирской жизни выдался теплым и солнечным – весело падали капли с крыш, журчали ручьи под ногами, дети в неописуемом восторге шлепали в резиновых сапогах по лужам так, что брызги летели на одежды прохожих. Казалось, сама природа радовалась благодатному решению коренной москвички все бросить и удалиться в монастырь.
У подъезда отличницы народного просвещения стояло множество машин, будто кто-то устроил здесь выставку автомобилей. Вон Пулькина «каракатица», вон «Газель», а вот чья-то незнакомая – серебристого цвета, длинная с хищной какой-то «мордой», а еще высокая черная – такие напоминают мне танки (тоже не знаю, кто на ней приехал), обыкновенное желтое такси...
– Что это машин-то столько?! – удивился Алексей. – Даже не знаю, куда припарковаться.
– Мою бабушку в монастырь провожают! – гордо сообщила я.
Наконец «лучший человек нашего времени» пристроил свою «Ауди», я вылезла на свежий воздух и увидела Пульку в сопровождении незнакомого мужчины лет сорока. Это был высокий человек плотного телосложения (со спины его можно было бы принять за Аркадия Серапионовича, но это явно не уважаемый всей Москвой проктолог) с густой шевелюрой цвета вороного крыла; черты его были резкими, я бы сказала, острыми даже какими-то – прямой нос, как скальпель хирурга, будто разделял лицо пополам, по разные стороны которого угольками горели колкие глаза, скулы тоже выделялись своей остротой, губы – жесткие, правильной формы – не большие, не маленькие, раскрывались, казалось, только по мере крайней необходимости, этот человек, наверное, никогда не говорил ничего лишнего.
К Пульке подошла Икки с Федором Александровичем – она смеялась, и, глядя на нее, можно было сказать, что подруга абсолютно счастлива; он заботливо поднял воротник ее пальто, сказав мягко: «А то простудишься, Кусик», и нежно стряхнул с ее плеча упавшую с крыши каплю воды.
Рожковы стояли возле «Газели» рядом с бледнолицей девицей в черном монашеском одеянии – коровьи, загибающиеся ресницы ее были опущены так, что казалось, будто она спит стоя, как лошадь. Глория Евгеньевна плакала, то и дело сморкаясь в клочок туалетной бумаги вместо носового платка, и трясла перед монашкой шерстяными носками:
– Возьми, Феодулия! Они согреют твои нижние конечности, когда термометр будет показывать минусовую температуру! – И опять залилась слезами.
Амур Александрович не плакал, провожая свое чадо, он своеобычно раскрывал странным образом рот, перекашивая губы то в одну сторону, то в другую, наставлял дочь, смачно оплевывая ее рясу. Слышались обрывки фраз: «Ты должна», или «Ты не должна», или «Нехорошо это».
Я подхватила великого детективщика под локоть и подошла к подругам и их спутникам.
– Маша! – воскликнула Пулька так, будто говорила: «И ты туда же! Тоже с воздыхателем притащилась!», и с любопытством посмотрела на «лучшего человека».
– Это Алексей Кронский, – напористо представила я его. У Пульки глаза на лоб полезли – она хотела было сказать что-то едкое и язвительное, но в этот момент ее спутник протянул ему руку.
– Очень приятно, я – Олег Игоревич Черпаков, патологоанатом, – говорил он, чеканя слова металлическим голосом, словно рассекая ледяным острием хирургического ножа мягкие ткани бездыханного тела.
– О, какая у вас печальная профессия! – легкомысленно брякнул Кронский.
– Так рассуждают только те люди, которые ничего не смыслят в прозекторстве, – отрезал он. – Не правда ли, Пушинка? – Олег Игоревич называл Пульку – Пушинкой, и прозвучало это из его жестких губ настолько нежно и ласково, что мне почудилось, будто не он произнес эти слова, а кто-то другой, стоявший у него за спиной.
– Да, да, милый, – отозвалась Пушинка. – Мы с девочками подойдем поближе к подъезду, а вы тут поболтайте. – Ей не терпелось остаться со мной и Икки наедине, чтобы озвучить все те негативные эмоции, что были вызваны появлением «лучшего человека нашего времени». Пулька всегда выступала против моих с Кронским отношений, доказывая всякий раз с пеной у рта, что он никогда не избавится от своих сексуальных извращений.
– Вы что, обе с ума сошли?! – взревела гинекологиня, притащив нас за угол дома. – Одна вчера заявку подала! Икки, ты действительно собралась замуж за совершенно незнакомого человека? А ты, Маш! Как ты могла снова связаться с Кронским? И это после того, как ты собственными глазами видела, что он изменяет тебе с безобразной, толстой теткой в лифте и с уборщицей, повалив ее на урну средь бела дня прямо в редакции?! Откуда он вообще взялся? Как снег на голову свалился!
– Из Бурятии, – ответила я и поспешила заверить ее: – Он теперь нормальный, он вылечился, и у нас все в порядке.
