— И обо всех этих вещах ты думал, слушая Адама?
— Да. — Серые глаза снова сверкнули живым серебром. — И я клялся про себя, что, как только его схватят или убьют, брошу все на Питера Коллингса, а сам вернусь домой, к тебе. Питер заслужил все доставшиеся на его долю лавры. Он немало потрудился над этим делом, и я вполне мог доверить ему позвонить Джону.
— Джону?..
— С тем чтобы тот рассказал обо всем Фрэн.
Фрэн! Гален чуть не забыла о болезненной, хрупкой супруге Адама, которая была лучшей подругой Дженни. Конечно, как только Лукасу стало ясно, кто убийца, его встревожила судьба Фрэн. И он постарался оградить ее от самого страшного и передать правду о чудовищных злодеяниях ее мужа в наиболее мягкой форме. Но поручать это Джону, самому едва оправившемуся после смерти Марианны?..
— Джон… — прошептала Гален.
— Мы говорили с ним в понедельник, — пояснил Лукас. — Я сам ему позвонил. Это был обстоятельный разговор, и мы успели обсудить многие вещи, в том числе и представившуюся «Кей-Кор» возможность освещать это дело. Вряд ли Джон догадался об истинной причине моего звонка. Мне требовалось уточнить кое-какие детали насчет Адама. Однако во время нашей беседы я сделал для себя совершенно неожиданное открытие: Джон так переживает из-за Фрэн, так беспокоится из-за ее состояния и хочет ей помочь, что временами даже забывает о своем собственном горе. И тут мне стало ясно, что он все расскажет самым наилучшим образом. Джон не просто хочет сделать что-то для Фрэн — для него это крайне важно в память о Марианне.
— И ты сказал Джону про Адама?
— Нет. Я просто намекнул, что расследование близится к концу, и поскольку именно «Кей-Кор» освещает его в эфире, мне необходима возможность связаться с ним в любой момент. Как-то Адам сказал мне — наверняка не случайно, — что Джон после смерти Марианны взял в привычку то и дело пропадать по нескольку часов неизвестно где. Вот он и пообещал мне не выезжать далеко за пределы Манхэттена и постоянно держать при себе сотовый телефон.
— Выходит, Джон мог отправиться к Фрэн в любую минуту, как только поступит звонок от Питера Коллингса.
— Да. Но не желая беспокоиться о том, что вместо Джона первой к Фрэн может заявиться Розалин Сент-Джей, я выставил возле ее дома полицейский кордон и стал прослушивать телефон.
— Ты все предусмотрел.
— Нет, не все, — возразил Лукас. Ведь он не сумел предугадать появление Брэндона. Ему не сразу удалось отделаться от этой жестокой мысли, но синие глаза смотрели на негр с такой любовью, что Лукас не выдержал и улыбнулся: — Но по отношению к Фрэн я действительно сделал все возможное. И хорошо, что позаботился о ней заранее, потому как в ту ночь, когда мне полагалось следить за Адамом, ты не шла у меня из головы, кстати, если тебе не надоело, я мог бы поделиться еще кое-какими мыслями.
— Еще?
— Так, ерунда. Я подумал, что если девочкой тебя дразнили одноклассники в школе и Марк дома, ты могла, в конце концов, и правда перестать замечать, какая ты красивая. И сексуальная! — Лукас улыбнулся шире при виде ее прелестной, неотразимой, сердитой гримасы. — Придется нам проработать это упущение, Гален, прямо в постели. По-моему, вчера было положено неплохое начало. Ты хоть немного успела почувствовать, как сильно я тебя хочу?
— Ты правда считаешь меня… сексуальной?
— Гален, — его лукавая улыбка стала интимной, дразнящей, возбуждающей, — я успел в этом убедиться.
— И ты действительно меня хочешь?
— Да! До безумия. Как первобытный самец во время брачных игр. В тебе, Гален, все еще живут внутренние противоречия, посеянные не невинными куклами, а жестокими и несправедливыми людьми. Не желала бы ты с моей помощью изжить эти комплексы один за другим?
— Да… — выдохнула она. — Один за другим!
— Вот и отлично. — Его лицо снова стало серьезным. И от этого на нем еще яснее читалась разбуженная страсть. — Гален, я уже был на пути домой, когда почувствовал Брэндона. Мало того, я увидел, что он делает с тобой, еще до того, как попал в квартиру.
— Ох, Лукас, так ты все видел?
— Да. — «Я видел, как истекает кровью мой истерзанный снежный ангел!» Лукас сломя голову мчался по ледяным улицам, и его ни разу не занесло на поворотах. Холодный, равнодушный лед, не пожалевший в эту ночь жестокого убийцу, просто не посмел причинить вред человеку-айсбергу. — Я люблю тебя, Гален, и хочу. И даже если мы не смогли бы больше быть близки, я все равно остался бы с тобой на всю жизнь, чтобы любить тебя.
И тут наконец-то Лукас увидел, как засияла весна в этих невероятно синих, счастливых глазах. А Гален наконец-то узнала, какие глаза бывают у Лукаса, когда он говорит ей правду. Они сверкали, они блестели живым расплавленным серебром, в котором не было места теням прошлого и душевной боли.
— Но ведь мы можем быть близкими… — смущенно прошептала она.
— И еще как! — кивнул Лукас. — Конечно, можем!
Гален спала, мечтала и выздоравливала.
А еще она без конца, взахлеб говорила с любимым человеком и не замечала подчас, как во время их беседы безоблачная реальность превращается в счастливые сны.
— Когда мы поженимся? — спрашивала Гален.
И Лукас обещал, что это случится очень скоро. Как и когда только она пожелает. Прямо сегодня, в больнице? Прекрасно. А если ей захочется обставить все более торжественно — тоже не проблема. Гален может сама сшить свое подвенечное платье, а также платье для подружки невесты. Конечно, ею будет Джулия. И Лукас тут же мягко спросил: а не хочет ли она предложить что-то и для своей матери?
Торжественное. Как то кольцо с бриллиантом, которое он подарил ей на третий день. Простое, изысканное кольцо от Тиффани. От одного взгляда на него у Гален захватило дух. Совершенный прозрачный кристалл с заключенной в нем радугой. Пламя, закованное в лед. Совсем как он.
Тот, кто скоро станет ее мужем.
— А что я буду делать? — подумала она вслух однажды утром.
— То есть?
— Ну, когда мы поженимся, — мечтательно прищурившись, пояснила Гален. — И я стану твоей женой.
— Все, что тебе угодно. К примеру, ты могла бы стать отличным модельером.
— А кем бы ты желал видеть меня?
— Ты хочешь услышать откровенное признание себялюбивого эгоиста?
— Да, — прошептала она. От грез наяву в ее синих глазах снова сияла весна. Гален была без ума от него и почему-то вовсе не боялась его эгоизма. — Я слушаю.
Как и следовало ожидать, его ответ говорил не о любви к себе, а о любви к ней.
— Я бы пожелал, чтобы ты сидела дома.
— В пентхаусе?
