Когда я сказала Джо, что меня срочно вызывают домой, он ответил, что все понимает. Тем не менее, он выглядел убитым, услышав что мы больше никогда не увидимся, и был печален, когда мы прощались.
В тот же день я вернулась в Париж, к своей настоящей жизни. Почти сразу же я стала сожалеть о своем романе. Мне хотелось бы, чтобы этого никогда не было. Чем больше я о нем думала, тем более глупой и безответственной я себе представлялась. Я все время ругала себя. С другой стороны, сделанного не воротишь. Я нарушила супружескую верность, и ничего тут не поделаешь. Я твердила себе, что я не первая, сотворившая такое. Сотни миллионов совершают это каждый день, это часть человеческой жизни. Однако эти соображения на улучшали моего состояния.
Я заставляла себя не вспоминать о запретных днях, проведенных в Каннах с Джо, и мне удалось это до некоторой степени. Но были ужасные минуты, когда меня вновь охватывало чувство вины, особенно среди ночи, когда я металась и ворочалась, борясь с демонами.
А в конце июля обнаружилось новое обстоятельство, заставившее меня задуматься, весьма серьезное. У меня случилась задержка. Дни проходили, и я все больше убеждалась, что я забеременела от Джо Энтони. В августе с моим телом стали происходить определенные изменения, груди увеличились и стали чувствительными. В конце августа опять ничего не было. По моим подсчетам, я была на пятой‑шестой недели беременности.
В панике и полной растерянности я не знала, куда кинуться. Я хотела открыться Дезире, но потом передумала, хотя и сама не знала, почему. Она была мне самым близким другом, я ей доверяла, она никогда бы меня не выдала. И все же я не могла заставить себя рассказать ей о моем романе с Джо.
Возможно, я была слишком застенчива, мне было стыдно, хотя я знала, что Дезире де Мармон — мудрая светская дама. Она никогда не позволила бы себе осуждать меня или кого‑либо еще. Был ужасный момент, когда я подумала было об аборте, но сразу же отвергла эту мысль, для меня совершенно неприемлемую.
Я не религиозна. Веру из меня выбили, когда я была девочкой. Если ребенок подвергается разрушительно дурному обращению со стороны взрослых, ему почти невозможно сохранить веру в Бога. Став взрослой девушкой, я часто спрашивала себя, почему Бог допустил, чтобы меня подвергли таким ужасным испытаниям, почему Бог допустил, что в мире существует такое зло. Но ответа я не находила. Я чувствовала, что Он оставил меня. И я перестала верить в его существование.
Выйдя замуж за Эдуарда, я, естественно, должна была притворяться, что верю в Бога, ведь де Гренай — верные католики. Я только притворялась. Представьте же себе мое изумление, Вивьен, когда однажды в конце августа я, прогуливаясь по городу, направилась в церковь в Латинском квартале. Это была церковь святого Этьена из Мона, я не часто посещала этот храм.
Я до сих пор не знаю, почему я тогда пошла туда. во всяком случае, не для того, чтобы молиться. Я просто сидела, и тишина окутывала меня. Церковь была очень красива — сводчатый потолок, уходящие ввысь колонны и витражи. Но самое сильное впечатление на меня произвел совершенный покой, царящий здесь.
Долго я сидела. Меня охватила какая‑то усталость. Все утро я думала о ребенке, беспокоясь, недоумевая, что же мне делать. Но теперь я закрыла глаза, отрешилась от своих тревог и расслабилась. И вдруг меня охватило необыкновенное сильное чувство — порыв такой немыслимой любви к ребенку, растущему во мне, что я испугалась.
И все сразу стало кристально ясным. Я заглянула в самую суть вещей. я поняла что буду делать. когда ребенок родится, он будет носить имя де Гренай. в мою семейную жизнь вернется радость и счастье, и Эдуард полюбит дитя так же, как я уже полюбила его. ребенок разрешит все проблемы.
Потом я встала и медленно пошла по проходу, уверившись, что все будет хорошо. У выхода я остановилась, чтобы положить деньги в ящик для пожертвований. И тут я увидела, что в церкви хранится ковчег с мощами святой Женевьевы. Какое любопытное совпадение, подумала я.
Еще недавно переполнявшие меня чувство вин и угрызения совести исчезли, смешавшись уверенностью в правоте принятого решения. Эдуард вернулся из Браззавиля первого сентября. Как только он вошел, я убедилась, что все у меня получится. Он был в таком удивительном настроении, Вивьен, что сердце мое возликовало даже сильнее, чем в церкви. Он загорел, был в отличной форме, добродушен и явно рад, что опять дома. И первым делом он извинился передо мной за свое грубое поведение тогда, несколько месяцев назад.
На выходные мы поехали в наш нормандский в замок и в тишине прекрасной спальни предались страстным ласкам. Казалось Эдуард пытается искупить свою несправедливость по отношению ко мне за последние годы. Его страсть не ослабевала, и он все время говорил о своей любви.
В эти дни Эдуард сделал меня совершенно счастливой, и моя любовь к нему окрепла. Я поняла, как глубоко я люблю мужа и что он для меня значит. Через месяц я сообщила ему о беременности. Конечно, он был рад необыкновенно. И в течение всей моей беременности он оставался любящим, нежным, преданным и внимательным и не знал, что бы еще сделать для меня. Я была совершенно довольна и счастлива.
Конечно, в иные дни меня посещали дурные предчувствия. Я по натуре не хитра, и мой обман по временам меня тревожил. Но когда я начинала чувствовать себя виноватой, я сосредотачивала свои мысли на Эдуарде, напоминая себе, что собираюсь подарить ему дитя, которого он хотел всю жизнь.
Первая жена не оправдала его ожиданий. Я оправдала. Я собираюсь подарить ему долгожданного наследника. Я сохраню его имя и титул. Род де Гренай будет продолжен. Эдуард никогда не узнает, что ребенок не его. Во всяком случае, он будет хорошим отцом, и ребенок будет его ребенком, потому что он его будет любить. Я в этом не сомневалась.
Я была уверена, что Джон Энтони вернулся в Штаты и канул в Лету. Моего настоящего имени он не знает. Для него я — Женевьева Брюно. Потому мне ничто не грозит. И ребенку тоже. Я больше никогда не увижу Джо Энтони. Так я думала.
Младенец родился через восемь месяцев после того, как мы с Эдуардом наслаждались страстным воссоединением в фамильном замке. Эдуард считал, что роды преждевременные, и я с этим не спорила. Девочка была очаровательна — маленькая, хрупкая, и мы назвали ее АРиэль. Она и в самом деле походила на духа, маленького духа.
В первый год жизни Ариэль любил ее до безумия, а потом им опять овладела так хорошо мне известная неудовлетворенность. Он ворчал, что лучше бы она была бы мальчиком, и все время повторял мне, что ему нужен сын. Я знала, что сколько бы мы не предавались любви, я не понесу от Эдуарда. Он бесплоден. Я была в отчаянии. Время шло, его разочарование во мне и в Ариэль не ослабевало, а росло, и я становилась все более нервной и подавленной.
