Она вскочила, заметалась по комнате, бросилась к двери, но все-таки одернула себя и остановилась, села на кровать. Бежать некуда – ночь. Да и утром некуда будет бежать, врача еще найти надо. Это, положим, не станет большой трудностью: деторождение – не самое модное занятие среди актрис, а любовники между тем есть у каждой, значит, есть и врачи, готовые помочь.
Эта здравая мысль должна была бы успокоить Полину. Но не успокоила. А почему? Она не понимала. Однако заставила себя лечь, накрыться пуховой периной и даже – о чудо! – уснуть. Конечно, состояние, в которое она погрузилась, невозможно было считать настоящим сном, но…
Но сознание ее стало расплывчатым и легким.
«Это ты? – там, в легком пространстве своего сознания спросила она. – Наконец-то! А я уж подумала…»
«Что же ты подумала? Что я тебя разлюбил?»
«Нет, конечно, нет. Ты все равно что я сама, я вся состою из тебя, и как же я могла бы подумать, что ты меня разлюбил? Я вся – ты, но все-таки тебя нет. Как это странно!»
Ему, наверное, это было странно тоже – краешек его брови взлетел, как крыло ласточки. Да как же она раньше не понимала, на что это похоже! Ласточка взлетает, улетает…
«Ты живой?» – спросила она.
«Мы с тобой очень счастливые», – ответил он.
И исчез.
Полина очнулась. Ее била дрожь, пот стекал по лбу холодными каплями.
«Что значит – счастливые? – билось в голове. – Жив ли, нет, ведь не сказал!»
Легкий край брови вспомнился ей, улетающая ласточка… Она заплакала.
Утром Полина пошла на почтамт и отправила телеграмму в Париж, на то почтовое отделение, откуда приходили ей денежные переводы.
«Дорогой отец, – написала она, – я рада, что вы с мамой благополучны. Но я очень соскучилась и жду встречи. И чем скорее, тем лучше».
Встреча произошла незамедлительно. Полина даже не удивилась, когда, возвратившись домой со студии, обнаружила на коврике у себя под дверью письмо – хозяйка всегда раскладывала таким образом корреспонденцию для жильцов, – в котором коротко сообщалось, что папа передал ей подарок к Пасхе, и ей будут рады вручить его завтра в Тиргартене на аллее у большого пруда.
Еще менее она удивилась, увидев Неволина. Он сидел на лавочке и любовался лодками, скользящими по воде. Был первый теплый день, и после долгой, всем надоевшей зимы в Тиргартен выбрался, казалось, весь Берлин. Мамаши с младенцами дефилировали по аллеям – их стало как-то очень много, или просто Полина начала обращать на них внимание? Во всяком случае, женский щебет и детский крик раздавались отовсюду. И громкий мужской хохот – молодые солдаты, отправляющиеся на фронт в Польшу или прибывшие оттуда на побывку, весело фотографировались с девушками.
Увидев Полину, Неволин поднялся с лавочки и быстро пошел к ней.
«Пальто элегантное, – окинув его взглядом, подумала Полина. – Не французское. А какое? Похоже, итальянское. Он теперь уже в Италии, что ли?»
Это были абсолютно глупые мысли, но они помогли ей сосредоточиться.
– Здравствуй, – сказала она по-немецки.
– Здравствуй, – по-русски ответил он.
Неволин привлек ее к себе и поцеловал в щеку. Полина поморщилась и отстранилась.
– Я думала, ты здесь в качестве немца, – тоже по-русски сказала она.
– Зачем? Советский импресарио, все как есть.
– Перенимаешь передовой кинематографический опыт? – усмехнулась она.
– Именно. У нас с Германией пакт о дружбе, как ты знаешь. Или ты про все такое не знаешь?
– Здесь трудно не знать «про все такое». Герр Геббельс доносит до каждого уха.
Из репродуктора, укрепленного на столбе, действительно неслась какая-то речь в привычном взвинченном тоне. Вперемежку с легкой музыкой, впрочем.
– Ладно, – сказала Полина. – Я тебя вызвала не для того, чтобы поболтать о недостатках немцев. Мне надо отсюда уехать. Немедленно.
– Так… – Неволин помрачнел. – Это почему же уехать? Да еще немедленно? Тебе что, плохо в Берлине? Живешь как сыр в масле.
– Сыр в масле не живет. Но дело не в этом.
– А в чем?
– В том, что через шесть месяцев я рожу. Вернее, уже через пять.
– От кого? – быстро спросил Неволин.
– Не твое дело.
– Вон как, значит! Помощи просишь у меня, а дело не мое. – По его голосу было понятно, что он уязвлен. – Ладно, и без тебя знаю. От англичанина.
– Почему же именно от англичанина?
Полина собрала все свое самообладание для того, чтобы в ее голосе не прозвучало ни тени растерянности. Но то ли Неволин хорошо ее знал, то ли просто был профессионально подготовлен – провести его не удалось.
– С кавалерами своими будешь в эти игры играть, – поморщился он. – А со мной не надо. Спала ты только с ним, а с другими динамо крутишь. Ладно, не ярись, – заметив, видимо, как сузились от злости длинные Полинины глаза, примирительно сказал Неволин. – От Дерби так от Дерби. Это даже лучше.
– Для кого лучше? – сквозь зубы процедила Полина.
– И для тебя тоже. Такой ребенок – хорошая страховка. Он всегда нужен, а значит, и ты нужна.
«Ничего это не значит, – подумала она. – И неизвестно даже, зачем я вам нужна».
– Ну и рожай, – сказал Неволин. – В чем проблема-то?
Вся кровь бросилась Полине в голову от прозвучавшей в его голосе снисходительности. Барин разрешает!.. Она еле удержалась, чтобы не отвесить Неволину пощечину. Но все-таки удержалась – он был ей нужен. Настолько нужен, что приходилось терпеть его хамский тон.
– Это только ты считаешь, что ребенок от англичанина – это прекрасно, – сказала она. – Боюсь, все остальные здесь считают иначе.
– А кто здесь догадается, от кого у тебя ребенок?
– Но ты же догадался. А твои немецкие коллеги не глупее тебя. Коллеги-кинематографисты, – язвительно уточнила она. – Если они этим заинтересуются, то быстро выяснят истину.
– Если переспишь еще с кем-нибудь, и лучше не с одним, это решит проблему. Тогда уже никто никакую истину не выяснит.
Удерживать себя от пощечины становилось все труднее.
– Это ничего не решит, – холодно произнесла Полина. – Вряд ли потенциальные отцы поверят, что я родила через пять месяцев после совокупления.
Теперь она уже не волновалась о том, что Неволин заподозрит ее в неискренности. Ненависть к нему вела ее безошибочным путем. Сильнее была только ее ненависть к самой себе, но разбираться в этом сейчас было не время.
Неволин подумал несколько секунд и нехотя сказал:
– Пожалуй. И что ты предлагаешь?
– Вывези меня отсюда.
– Куда?
– Во Францию. У меня французский паспорт, у меня родители в Париже.
Только это ей требовалось. Только это! При мысли, что ее ребенок родится в этой стране, среди этих обезображенных людей, она готова была на все. Во всяком случае, на многое.
