Куда бы ни затащили предки его гены, его родина тут, на этой земле. Он часть фресок, витражей и латыни, каменных ступеней и веков, истончивших их, изъевших временем и историей. В его крови инквизиция, крестовые походы, но и в них же Леонардо да Винчи, Микеланджело, Караваджо, Рафаэль и Боттичелли. Он рождён прекрасным и жестоким, как и его предки. А его семя продолжит его род здоровым потомством.
Мэтт резко обернулся, словно почувствовав на себе взгляд, но Ива успела закрыть глаза:
Господи, я прошу у тебя только одного:
дай мне ребёночка.
Я никогда и ни о чём не стану тебя просить,
только о его здоровье и благополучии.
Ива протянула руку и осторожно коснулась запястья Амира.
– Давай уйдём? – едва слышно предложила она.
Амир услышал. Он замешкался, но только на пару мгновений.
– Давай.
Сердце его билось ускоренно, и ему даже показалось, будто оно вторит ритму церковного пения. Амир был мусульманином, и католическая церковь являлась для него не более чем туристическим развлечением, но хоть сам бы он этого никогда и не признал, мысли у него здесь возникли далеко не поверхностные. Слушая высокие изящные голоса канторов, он размышлял о том, что важнее: мужская дружба или влечение к женщине, имеющее все шансы перерасти в любовь на всю жизнь.
Human Touch – Promise Not To Fall
Мэтт заехал на заправку.
Счётчик горючего показывал, что если ему не пополнить бак, то до Тосса-де-Мар он не доберётся. Скрипя зубами, он подрулил к автомату. Мэтт делал всё так быстро, как ещё никогда в жизни. Чем дольше он здесь задержится, тем дольше Ива и Амир будут наедине.
Когда Бен, застрявший в заправочным магазине, наконец, вернулся, Мэтт прошипел:
– Тебя чего там, в унитаз засосало?
– Да конфет просто Пыжику взял… А тебя какая муха укусила?
Мэтт подумал, что Бен всегда такой классный, порой бывает настоящим тормозом. Он разогнался так, что даже Медина возмутилась:
– Эй, полегче, парень! У меня трое детей, забыл? Я и сама пожить ещё хочу! Надо было с Амиром ехать…
Но спешить, как оказалось, было некуда: машина Амира стояла у обочины, за которой простирался склон, весь усеянный голубыми цветами. У Ивы в руках уже собрался внушительный букет, она то нюхала его, то кружилась, вытянув свободную руку в сторону, а Амир довольно улыбался и фотографировал её. Издалека Мэтту не было видно, чей это телефон, его или её.
– Ого! Я и не думала, что Ива может так соблазнять… – выдала Медина. – В тихом омуте, как говорится. Прям классика.
– Ива, если захочет, любому вскружит голову. Просто до сих пор она никого не хотела, – жёстко ответила ей Луна.
Мэтт почувствовала вкус крови во рту. Он не заметил, как прикусил зубами щеку. Теперь ему приходилось глотать кровь, потому что, во-первых, сплевывать её было некуда, а во-вторых, в машине было слишком много свидетелей.
Будь это кто-нибудь другой, да кто угодно – София или любая другая из его бывших, он бы даже не напрягся, просто игнорировал бы подобные провокации, поскольку знал бы наверняка: их единственная цель – только привлечь его внимание.
Но Ива никогда не играла в игры. Не важно, неслась ли она на всех парах или ползла на четвереньках, Ива всегда двигалась к своей цели по прямой.
Если она смотрела в сторону Амира, это означало только одно: он ей нравится, и она выбирает его, а не Мэтта. Девушки, конечно, не всегда выбирали Мэтта – такое ему было знакомо, хоть и случалось редко, но вот что оказалось для него совершенно новым, невиданным и никогда прежде не испытанным – это степень боли, с которой его теперь скрутило.
От постоянного желания прикоснуться к Иве его едва ли не трясло, а от невозможности это сделать было больно физически. Когда же он видел, с каким интересом Ива смотрит на Амира, совершенно искренне не замечая его самого, ему казалось, страшная рана в его груди не только снова отрылась, но и расползалась вширь, захватывая всё новые и новые территории, поглощая его органы, сжигая его кожу и мышцы.
Мэтт словно был глубоко и неизлечимо болен. Физически и ментально.
Вся женская составляющая его пассажиров высыпала на усеянное голубыми цветами поле, посчитав Ивину идею здесь фотографироваться едва ли не гениальной.
Мэтт же, хорошенько сплюнув мерзкую от вкуса крови слюну, направился к Амиру, заставил его передать обязанности фотографа Луне и отвёл в сторону.
– Какого чёрта? – прошипел он.
– Мэтт, она человек и имеет право выбора.
– Мы оба знаем, кого она выберет. И не потому что ты лучше, или нравишься ей больше, или её больше к тебе влечёт. Она выберет тебя потому, что я вёл себя, как урод.
– Может, в таком случае, и не нужно ничего начинать? Я имею ввиду, тебе с ней. Разве мало женщин вокруг? Сойдись с кем-то, с кем не вёл себя, как урод.
– Я люблю её.
– Мэтт, мне она тоже нравится.
– Мне она не «нравится». Я люблю её! Люблю!
– От «нравится» до «люблю», Мэтт, один шаг. Только сделать его нужно вовремя и в правильном направлении. Дай мне неделю, и я буду «по уши».
– Не дам.
А ведь Мэтт заметил ещё тогда, семь лет назад, что Ива понравилась Амиру. Он не был близко знаком с дальним родственником Медины, но среди его приятелей было достаточно восточных мужчин, чтобы понимать: если бы Амир выяснил – да не важно каким способом, хоть так же «случайно», как организовала ему мать – что Ива невинна, вот уже семь лет, как Ива и Амир были бы женаты, и у плодовитой Ивы наверняка к этому времени родилась бы куча детей. И Мэтт знал наверняка: они были бы счастливы. Амир никогда не взял бы другую жену. Всё было бы именно так, поскольку то, что когда-то было для Мэтта недостатком, для восточного мужчины является чуть ли не главным достоинством женщины – чистота. Они ценят её, а не модельную худобу, и такая женщина нужна была бы Амиру не на одну ночь, а на всю жизнь – дарить жизнь его детям и любовь ему самому.
Эта мысль пришла Мэтту в голову не впервые. Она промелькнула за секунду до того, как он попросил Амира, имени которого ещё даже не знал, ударить его. А теперь он чувствовал
