– Если только ты не будешь меня связывать и предъявлять сексуальные требования. Видишь ли, недавно я дал обет целомудрия.
Она снова засмеялась и открыла второй термос.
– Со мной твоему обету ничто не грозит.
– Что ж, это снимает бремя с моей души. О боже, пахнет потрясающе.
– Моя бабушка – замечательная повариха. – Она наклонила термос с широким горлышком и наполнила бульонные чашки.
– Стало быть, я могу прийти к вам пообедать? Оливия уставилась на термос и завинтила крышку.
– Когда вчера вечером я пришла домой, она плакала. Дедушка сообщил ей, что ты здесь, объяснил, зачем ты приехал, и сказал, что уже разговаривал с тобой. Не знаю, о чем они говорили, но с тех пор они не сказали друг другу ни слова. И она плакала.
– Мне очень жаль.
– В самом деле? – Она подняла взгляд. Ной ожидал увидеть в ее глазах слезы, но они были сухими и жаркими. – Жаль, что ты снова причинил им боль, заставил поссориться людей, которые любят друг друга пятьдесят с лишним лет, и впутал меня в эту историю?
– Да. – Он прямо смотрел ей в глаза. – Жаль.
– Но ты все равно напишешь свою книгу.
– Да. – Ной поднял чашку. – Напишу. Дело зашло слишком далеко, чтобы отступать. И учти еще одно, Лив. Если я отступлюсь, Тэннер не откажется от своего замысла. Просто расскажет свою историю кому-нибудь другому. А этот другой едва ли будет о чем-нибудь жалеть. Едва ли будет соблюдать осторожность и заботиться о том чтобы все написанное им было правдой. Он не будет знаком с вашей семьей даже так шапочно, как я, и ваши чувства не будут иметь для него никакого значения.
– Стало быть, ты чувствуешь себя спасителем?
– Нет. – Ной дал ей излить свою горечь, хотя слегка поежился. – Я писатель. Причем хороший. Я не строю иллюзий, что эта книга сможет что-нибудь изменить, но надеюсь ответить на многие вопросы.
«Был ли он так уверен в себе раньше? – подумала Оливия. – Вряд ли. За последние шесть лет мы оба выросли».
– Слишком поздно для ответов.
– Не согласен. Не думаю, что ответы могут опоздать. Лив, выслушай меня. – Он снял шляпу и провел рукой по волосам. – Есть вещи, которых я не мог объяснить тебе раньше.
– Я уже сказала…
– Черт побери, дай мне закончить! Когда все это случилось, мне было десять лет. Я считал отца великим героем и считаю так до сих пор. И знал о его работе куда больше, чем положено знать десятилетнему парню. Во всяком случае, не только то, что он ловит преступников. Для меня имело значение то, как он это делает. Я был глазастым парнишкой. Когда он вернулся домой после убийства твоей матери, его нельзя было узнать – он постарел на десять лет. Иногда он приходил с работы усталым до полусмерти, но я никогда не видел его горя. И не смог этого забыть.
– Разве тебе безразлично, что ты снова воскрешаешь боль? – спросила Оливия.
– Нельзя воскресить то, что не умирало. А эта боль не умирала никогда. Ни для кого из вас… Я видел тебя по телевизору, – продолжил он. – Они показывали этот сюжет десятки раз. Ты выбежала из дома. Плакала и зажимала уши. Плакала навзрыд.
Она прекрасно помнила этот момент. При желании могла вспомнить его во всех подробностях. Но чаще вспоминала вопреки желанию.
– Ты хочешь сказать, что до сих пор жалеешь меня?
– Чтобы ты бросила эту жалость мне в лицо? – Ной покачал головой и, не сводя с нее глаз, начал размешивать бульон. Оливия больше не была испуганной и беззащитной маленькой девочкой. Она затвердела, а если в ближайшее время не вырвется из-под своего стеклянного колпака, то окончательно окостенеет. – Я не собираюсь делать этого. Не буду заставлять и подталкивать. Мы изложим это с твоей точки зрения.
– Не знаю, соглашусь я или нет, – после паузы сказала она. – Но и не подумаю говорить с тобой, пока ты не пообещаешь не трогать мою бабушку. Оставь ее в покое. Она не может этого вынести. Я не позволю тебе тревожить ее.
– Ладно. Ты хочешь, чтобы я подписался кровью?
– Не мешало бы. – Она ела только потому, что нужно было набраться сил для обратного пути. – Можешь не рассчитывать на мое доверие.
– Когда-то ты мне доверяла. И научишься доверять снова. Еще до того, как мы закончим все это.
– Ты поразительно самоуверен… Вон, смотри, на озере пара уток-арлекинов. В дальнем конце.
Ной поднял взгляд. Он уже привык к тому, что Оливия обращает его внимание на природу, когда хочет сменить тему.
– Я пробуду здесь неделю, – сказал он. – Мой домашний телефон есть у вас на регистрации у дежурного. Если ты не решишь этот вопрос до моего отъезда, то сможешь связаться со мной позже. Я сразу приеду.
– Я подумаю. – Она вынула из банки печенье и протянула Ширли. – А сейчас помолчи. Лучшее из всего, что здесь есть, – это тишина.
Довольный достигнутым, Ной занялся бульоном. Он хотел спросить, а нет ли здесь еще чего-нибудь хорошего, как вдруг откуда-то донесся страшный вопль. Ной едва не выронил чашку и тут же вскочил.
– Оставайся здесь, – приказал он. – Не сходи с места.
Оливия открыла рот и секунд пять не сводила с него широко открытых глаз. Когда Ной повернулся, готовый устремиться на крик, она с трудом поднялась на ноги.
– Постой. Подожди! – Дыхание со свистом вырывалось из ее груди. Она не знала, что делать – то ли вцепиться в него, то ли просто преградить дорогу. Наконец она схватила Ноя за рукав, дернула и едва удержалась на ногах, когда на нее наскочила Ширли, уверенная, что наконец-то началась игра.
– Кто-то попал в беду. – Вопль раздался снова, и Ной решительно отстранил ее. – Оставайся здесь, пока я не…
– Это сурок. – Она боролась со смехом. – Скорее всего, олимпийский.
– Это еще что за тварь?
Она сумела сделать серьезное лицо.
– Иначе называемый скалистым сурком, или свистуном. Впрочем, сигнал тревоги, который он издает, не является свистом, поскольку производится с помощью голосовых связок. Так что это не визг оскорбленной дамочки, а… смотри сам.
Все еще держа его за рукав, Оливия кивнула в сторону скал. На отрог неуклюже выбрались два грузных серо-бурых сурка. Один из них встал на задние лапы, понюхал воздух и подозрительно посмотрел на собаку и людей.
– Они только что пробудились от спячки. Обычно впадают в ступор в сентябре и не выходят на поверхность до мая. Чаще всего не удаляются от своих нор. И подают ранний сигнал опасности, потому что передвигаются медленнее своих врагов.
– Потрясающе… – Он повернулся и с прищуром посмотрел на Оливию.
– Ну, ты и смельчак. Я чувствовала себя в полной безопасности от ужасных сурков-мародеров.
– Ехидна! – Он поднес кулак к ее подбородку… и застыл на месте. В ее золотистых глазах светился смех, улыбающиеся губы были нежными и мягкими. На щеках играл румянец, а волосы трепал ветер.
