Светлана Полякова - Храни меня, любовь

И не важно, что в это утро кто-то умирает от любви.

Она, Лора, уже давно умерла — и тоже от любви, просто пока об этом никто не знает. Все думают, что она живая.

Лоре стало жаль себя и своей жизни, она даже собиралась заплакать, но поймала на себе его взгляд.

Он стоял на пороге комнаты и смотрел на нее равнодушно, холодно, презрительно.

— Одевайся, — приказал он. — Это не место для отдыха. И тебе пора…

Она только коротко кивнула, в очередной раз удивляясь, почему ему не может даже возразить, покорно встала, поправила эту отвратительную кровать, оделась — под его взглядом, и пошла к двери.

И вдруг подумала, что знает причину. Он просто знает, что Лора давно уже умерла. Никто не знает, кроме него. Кроме них двоих…

Ведь не знает же никто, что она посылала Диме те ужасные письма. Никто. Впрочем… Лора посмотрела на него. Он усмехнулся, и Лоре пришла в голову странная, неправильная, но обжигающая мысль.

Что и про эти письма он тоже знает…

Андрей не слышал, что ему говорит продюсер. Потом была долгая беседа с режиссером — он кивал, а мыслями был далеко, почти не ощущая себя в этом — заданном — пространстве.

«Ведь все мы в поисках души здесь, — думал он, глядя, как шевелятся беззвучно губы его собеседников. — Да, мы устали ее искать. Мы стоптали башмаки в поисках. И ведь у каждого она была раньше, просто часть людей ее теряет и ищет снова, ищет, потому что без нее — и радость не в радость… И наверное, ничего важнее ее и нет, иначе — зачем бы нам так упорно внушали, что ее просто нет?»

И теперь он знал — душа сама находится, или нет, не так… Душу приносит в своих ладонях девочка из магазина, смешная, тоненькая, как птенец… Птенец Ангела. Птенец-Ангел. Может быть, это и называется у людей — счастьем и любовью? Кто-то хранит по воле Божией твою душу, пока она тебе не понадобится, а потом, когда ты начинаешь задыхаться, подходит и протягивает ее тебе… И ты уже не можешь теперь без этого человека, который так вовремя принес тебе в своих руках твою собственную душу. Вернул ее тебе.

Он вдруг вспомнил о Волке, и на секунду ему стало страшно — что-то случилось с Волком, его почему-то не было рядом. Сердце кольнула тревога. Да еще на компьютере начали вдруг быстро меняться картинки — но одна почему-то застыла там, и это был лес, ночной, окрашенный в сине-голубые тона, а на холме стоял волк, высоко задрав голову, и выл, и Андрей откуда-то знал, что этот волк — белый, а значит — это его Волк.

— Вы меня слышите, Андрей?

Он кивнул чисто машинально. Он пытался спросить у этого посланца Волка: что случилось? Где ты?

— Я говорю, что вы совершенно правы, — пробивался в его сознание голос режиссера. — Мы снимаем фильм о Любви. Давайте все-таки начнем произносить это слово с большой буквы — честно говоря, мне и самому уже изрядно надоело то, что мы позволяем все большие буквы уменьшить… Никому ведь не становится легче от того, что скоро эти понятия вообще умрут. Понимаете, от того, что большое мы пытаемся в угоду части публики засунуть в маленькую форму — ничего хорошего не происходит…

Режиссер обернулся к продюсеру.

— Вот представь себе, что тебя одели в одежду меньшего размера, да еще стиснули корсет, чтобы ты туда поместился…

— Может, не будем всей этой мистической мерихлюндии разводить? — поморщился продюсер.

— Нет уж, давай по-честному… Когда ты снимаешь бездарный фильм о похождениях тупой ведьмы, где у тебя свободно треплются о картах Таро, заговорах-приговорах и так далее, ты разве не разводишь эту «мистическую мерихлюндпю»? И почему вдруг большое, огромное, не помещающееся в узколобом сознании — ты называешь именно так? Если мы работаем для идиотов, скажи нам об этом честно… Может, мы тогда подумаем, стоит ли нам тратить свои интеллектуальные способности на это неблагодарное занятие… В конце концов, сейчас полно всяких писак и снимальщиков, они тебе все, что хочешь, сделают — потому как сами уже стали идиотами…

— Ну зачем ты так о людях? — поморщился продюсер.

— Да вот так, — усмехнулся режиссер. — Скоро мы визит к проститутке будем называть «любовью» благодаря этим… Знаешь, каким будет мир, если будет именно так? Тебе там, может, будет уютно и хорошо, но мне лично — нет…

Он встал. Повернулся к Андрею.

— Андрей, что ты-то молчишь? Ну, скажи хоть что-то… Чего я один? Вдвоем мы с ним справимся… Или тебе наплевать, будет Волк Волком или — станет комнатной болонкой, игрушкой для толстеющей леди? Ан-дрей!!!

Он кивнул. Он хотел сказать: понимаете, я… не знаю, куда он делся, мой Волк. Его почему-то нет. И я не могу понять, где он. Мне даже почему-то сейчас кажется, что с Волком что-то случилось.

Что-то случилось…

Но — разве он мог им это сказать? Чтобы его окончательно посчитали сумасшедшим?

Бравин не знал, что с ним произошло. Точно кто-то в нем заставлял его продолжать — кричал внутри: «Научи ее жизни, пусть она лижет твой ботинок, убей эту шлюху!» И он повиновался этому голосу, более того — словно и не было самого Бравина. Был кто-то другой. Бестелесный. Без глаз. Серая тень, которая сейчас управляла им. Проникла во все клеточки его организма. Эта серая тень была могущественна. Но — еще Бравин знал это — она не властна над Шерри. И поэтому так ненавидит ее. И сам Бравин, он такой же, потому что тоже ненавидит Шерри именно поэтому.

Слишком дерзко она смотрит.

Впрочем, Шерри уже не смотрела, и не улыбалась, и Не пыталась подняться.

Она даже не прикрывала голову руками. Точно не чувствовала больше боли…

А потом вдруг появилась огромная собака. Белая, наверное — лайка.

Совершенно невероятных размеров. Он бы подумал, что это волк. Но откуда тут волки?

Собака прыгнула в окно. Бравин уже потом начал задумываться — как она запрыгнула на его пятый этаж?

А тогда — он насмерть перепугался и звона стекол, и этой огромной морды, появившейся перед ним, и рычания, и… Да, Бравин так перетрухал, что с ним даже случилась оказия…

Неприятное это ощущение, когда по ногам течет тонкая горячая струйка. Но в тот момент его это мало волновало. На него надвигалась смерть. Эта смерть была огромной, злой белой собакой. И даже серая тень внутри него съежилась, перестала им управлять. Испугалась… Что ж о Бравине говорить?

Хорошо, что он вспомнил про пистолет.

И даже чудом каким-то нащупал его в ящике стола. Прицелился собаке прямо в лоб. Собака зарычала, но не остановилась — Бравин догадался, что она не уйдет. Она закрывает своим телом Шерри. Пытается Шерри защитить. И от этого своего открытия он еще больше разозлился. Потому что собака не имела права на чувства. Не имела она права, слышите? Он никогда бы не признался даже самому себе, что завидует ей, этой чертовой собаке, потому что сам он никогда ничего подобного не испытывал. А значит, он получался меньше и незначительнее.