Да потому что блин! Мой отец ни перед чем не остановится, чтобы засадить Трэвиса. Пока он вёз меня из больницы, то я выслушала столько всего… Прямо, как Марк в своё время, мой отец не стеснялся в выражениях. Он пообещал, что на Трэвиса повесят всё, что только можно и нельзя. Я испугалась за него. Испугалась, что из-за меня у него будут проблемы. А это несправедливо. Поэтому, прогнав, я попыталась уберечь его. Я подумала, что если я так поступлю, то отец хоть немного успокоится и оставит свои бредовые идеи.
Но я ошиблась. Видимо их разговор ещё больше распалил отца в его непонятной борьбе со всем мужским населением планеты. Два дня я слушала, что отец устроит ему тёмную. Что его обвинят во всех грехах и посадят минимум лет на двадцать. Что ему в машину подбросят наркотики. Что те побои, которые нанёс мне сам отец, преподнесут как нападение Трэвиса. Что его обвинят в изнасиловании. А показания должна буду дать я. Всё это было не просто несправедливым. Это было чудовищным.
— Значит завтра пойдём в участок, и ты дашь свои показания, — выдернул из моих размышлений отец. Мы сидели в кухне за столом. — Мне сейчас пора на смену, но утром, как только я вернусь, мы пойдём вместе.
— Хорошо, — еле слышно отозвалась, смотря сквозь него.
Я была не здесь. Всё мои мысли крутились вокруг синих глаз.
Отец кивнул и пошёл собираться на ночную смену. А я, собрав остатки сил, поднялась и направилась в свою комнату. На город спускались сумерки. Экран телефона загорелся, Трэвис под кодовым именем «Кайла» написал:
Волчонок, у тебя всё в порядке?
P.S
У каждого человека должен быть выбор.
Ты выбрала не отвечать мне.
Я выбрал писать каждый вечер.
Сердце замерло в очередной раз. Он прав. Я выбрала.
Воткнув наушник в ухо и включив на телефоне песню How Did You Love группы Shinedown, положила в сумку свой дневник и тихо вышла из дома. Отец уже уехал, поэтому я неспешно брела по улицам, дыша вечерним воздухом. Полной грудью дышать не получалось из-за трещины в ребре. Каждый вдох отдавался дискомфортом в области груди. Было ощущение, что меня танк переехал раз пять. Как же я устала чувствовать своё тело именно таким образом. И мне предстояло в таком виде и состоянии сдавать тесты и экзамены в ближайшее время. Придётся снова врать, что я упала с самосвала, тормозила головой. А как ещё объяснить то, что половина моего лица синего цвета?!
Два дня я анализировала свою жизнь. Я практически не спала и всё время думала, что же пошло не так. Почему всё так произошло именно со мной.
Когда отец избил меня до потери сознания в первый раз, после нашего неудавшегося побега, я закрылась от любого общения. Да у меня его и не было, в принципе. Но тогда я сама приняла решение, что, если отец когда-нибудь выпустит меня из дома, то я буду шарахаться ото всех и стану невидимкой для людей. Когда мы переехали в Лос-Анджелес и меня пустили в школу, то я выполнила своё обещание. Меня никто не замечал, кроме Габи. Но с ней мне было приятно общаться. А вот для всех остальных я не существовала. Однако побои не прекращались. Унижения не заканчивались. Мой личный ад процветал. Я понимала, что это несправедливо, но упорно продолжала быть молчаливой невидимкой.
После каждого избиения я закрывалась всё больше и больше. Я засовывала обиду всё глубже и глубже. По правде говоря, я только дневнику доверяла истинный масштаб бедствия. Ни маме, ни тем более Картеру, не рассказывала, что чувствовала на самом деле. Только бумага могла стерпеть весь кошмар, творящийся у меня на душе. Только там записаны абсолютно все отцовские унижения. С первого по последнего.
Когда отец забирал меня из больницы, врач категорически не хотела отпускать, объясняя ему, что всё лечение проплачено одним молодым человеком и ему не о чем беспокоиться. Что мне необходима медицинская помощь. Что у меня не очень хорошие показатели крови. Что у меня серьёзное сотрясение мозга и мне нужно наблюдение. Но ему было всё равно на моё состояние. У него в глазах застыла безжалостность и желание отомстить за нападение на него.
Когда я узнала, что он обратился в полицию с обвинениями в сторону Трэвиса, то мой затуманенный разум отказывался воспринимать истинный масштаб катастрофы. Но проведя два дня дома, я осознала абсолютно всё. Начиная с методов нашего воспитания и заканчивая своим отражением в зеркале. Я поняла, что отец сделал свой выбор. Он не хотел меняться. Он прогрессировал со своими демонами. Он пошёл дальше, чем варварские особенности его поведения. Он стремительно гнал в сторону точки невозврата. Хотя для меня это точка уже наступила.
Я не дам показаний против Трэвиса. Он не сядет по лжесвидетельствам моего отца. Как говорил Трэвис: «Не в мою смену».
Я тоже сделала свой выбор. Он непростой, а с другой стороны, очевидный. Я была жертвой, хотя ненавидела это слово всей душой. Ненавидела жалость и снисхождение. Ненавидела быть обязанной и зависимой. Но я больше не могла быть молчаливой невидимкой.
Хватит. Надоело. Я есть. Я существую. Я всё ещё живу и дышу.
А значит, я просто обязана дать настоящий отпор тому, кто загнал меня в угол. По-настоящему загнал. Я столько молчала, а теперь ещё и должна была соврать, чтобы мой отец и дальше мог издеваться надо мной?! Он серьёзно думал, что я пойду на поводу у его демонов?! Он реально верил, что я марионетка в его руках?! Он действительно был уверен в собственной правоте и безнаказанности?!
Что ж… Ему же хуже. Падать будет больно, но ничего, переживёт. Я же справилась со всеми его ударами. Значит и он выдержит один мой. Зато какой.
Подойдя к полицейскому участку, я ощутила какую-то свободу. Как при управлении ракетой Трэвиса, почувствовала, что всё в моих руках.
— Добрый вечер, я бы хотела написать заявление, — обратилась к одному полицейскому, сидевшему за столом, который показался мне смутно знакомым.
— Что случилось? — бросил он мне, жуя жвачку и даже не поднимая глаз.
— Меня зовут Джойс Палмер, и я хочу заявить о побоях, — выдала ему.
Внутри меня появилось незнакомое мне чувство, предвкушения и уверенности.
— Палмер?! — вскинул на меня мутно-голубые глаза. — Так вы же завтра должны прийти?
И тут до меня дошло, что однажды я видела его вместе с отцом. Тогда мы были во дворе с Картером, и отец разговаривал с ним недалёко от нашего дома.
Вот же чёрт! Настоящая засада!
— Я… Пришла сейчас… — начала судорожно соображать, что же мне делать.
— Приходите завтра, — отчеканил он, вновь потеряв интерес ко мне. — Мы сейчас не примем у вас ничего.
Перед глазами всё закружилось. Ноги подкосились, и я схватилась за стол этого копа.
Нет! Нет! Нет!
Завтра будет поздно!
— Эй, Эдисон, что тут у тебя? — подошёл другой полицейский.
— Да ничего особенного, — бросил ему. — Девушка хотела подать заявление, я сказал, что приму завтра утром.
— А почему не сейчас?! — удивился второй коп.
Я стояла, опустив голову и стараясь набрать в лёгкие побольше воздуха, чтобы не упасть в обморок. Перед глазами появились тёмные пятна, паника буквально подкрадывалась и готова была вцепиться в меня своими цепкими когтями.
Надо было что-то придумать. Но что?!
— Просто не сейчас, — раздражённо ответил этот Эдисон.
— Мисс? — обратился ко мне второй коп, и я подняла голову, посмотрев на него. Его глаза распахнулись от удивления, пока он рассматривал моё лицо. Потом он, прищурившись, склонил голову набок, словно о чём-то размышлял. — Как вас зовут?
— Джойс Палмер, — тихо ответила ему.
В его глазах что-то вспыхнуло, потом он посмотрел на этого копа, который увлечённо изучал какие-то бумаги.
— Меня зовут Глен Брайт, пройдемте со мной, — кивнул мне в сторону коридора.
— Брайт, да я сам с ней разберусь, — вклинился Эдисон, отложив бумаги. — У тебя и без неё забот хватает.
— Это теперь моя главная забота, — ответил ему, аккуратно положив мне руку на плечо и подтолкнув в сторону его кабинета.
