Если нам делают заказ, то заключенный должен сдохнуть, и не важно, член у него или вагина. Эти твари не думали о том, есть ли у них ребенок в утробе или дома. Насколько я себя знал, именно таких я ненавидел больше всего. Они были теми, кого я просил мучить сильнее, чем остальных. Теми, чьи крики были самыми пронзительными, когда я спускался в тюремный блок, чтобы услышать их.
Меня не было рядом, чтобы услышать крики номера 1501.
Это было досадно.
Я захлопнул журнал и уселся на одно из кресел за столом. На мониторе были видны все двенадцать заключенных. Я не был заинтересован в наблюдении ни за одним из них. Я перебрал выгребную яму. Хотя был уверен, что не обнаружу там его, я должен был убедиться. Там было несколько рук и ног. Но никакого языка. Никаких остатков от номера 1501. Ее тело было обращено в пепел и развеяно где-то над океаном.
Дерьмо.
С тех пор как Бонд напомнил мне о том дне, когда я переехал к нему, мои мысли постоянно возвращались к моей матери. Воспоминания о ней не часто посещали меня. Я не допускал этого. Но когда девушки поступали к нам в тюрьму, подобно номеру 1501, и я слышал что-то об их детях, моя мама непременно всплывала в моей памяти.
Ёбанная пизда.
Я искренне мечтал, что в один из дней она разозлит какого-нибудь не того человека и окажется в самолете на пути к нам, и я увижу ее лицо за решеткой. Хотел, чтобы она прочувствовала меня таким, каким я стал, чтобы это ощущение осталось с ней в камере, и чтобы она узнала, каково это — ждать моего возвращения, а затем, когда я, наконец, услышал бы ее крики, мне хотелось бы сжать ее горло своими руками и лишить ее возможности малейшего вдоха.
У каждого из нас были причины, по которым мы могли оказаться здесь.
Моя мать сделала мою жизнь такой.
***
— Малыш, ты уже собрал свои вещи? — крикнула мама снизу. — Нам пора идти.
Она была слишком суетлива, как это бывало по утрам, когда я опаздывал на автобус, потому что слишком задержался в душе. Но это происходило в субботу утром, поэтому я не понимал, почему она так торопилась. Она просто подвозила меня к Шэнку, и я уже привык бывать у него.
Я посмотрел на пустые черные мешки для мусора у меня под ногами. Мама сказала, что мне не подойдет рюкзак, который я обычно брал с собой к Шэнку, она утверждала, что мне понадобится что-то более вместительное, и что я должен взять с собой вещей гораздо больше, чем обычно. Я не понимал, зачем их нужно было так много, но она вручила мне два черных целлофановых мешка, чтобы я упаковал в них вещи.
Господи, в этот день она вела себя слишком странно.
— У меня нет необходимости в этих баулах! — крикнул я в ответ. — Я возьму с собой только джинсы, а если они испачкаются, то Шэнк одолжит мне что-нибудь из одежды.
Я услышал, как она поднимается по лестнице, а когда вошла в комнату, то отправилась прямиком к моему комоду. Она все делала так поспешно, что я не успевал уследить, какие рубашки она хватает. Каждый раз, когда она оборачивалась, ее руки были полны шмотья. Вскоре она наполнила первый мешок. Открыв второй, она начала скидывать вещи туда.
— Мама, остановись.
Она ничего не ответила, а просто продолжила собирать мои вещи.
— Я еду туда только на одну ночь. Я не хочу по возвращении разбирать все эти вещи.
Она бросила на меня мимолетный взгляд, но я успел заметить слезы на ее щеках.
— Почему ты плачешь? — поинтересовался я.
Она не произнесла ни слова. Вместо этого она продолжала наполнять второй мешок. Когда закончила с этим, я услышал, как она отправилась в ванную, чтобы собрать какие-то принадлежности с раковины. Я предположил, что это моя зубная щетка и паста.
— Шевелись! — крикнула она, подтаскивая мешки к входной двери. — Нам пора.
Какого хрена происходит?
Не желая того, чтобы на меня повышали голос, я захлопнул дверь в свою комнату и направился в сторону кухни.
— Возьми бумажный пакет, который стоит на верхней полке. Я приготовила тебе обед с собой, — сказала мама, когда я полез в холодильник, чтобы взять апельсиновый сок.
— Обед? — Я посмотрел в ее сторону. — Но время еще и десяти утра нет.
— Ты можешь съесть его позже, если сейчас тебе не хочется.
Утро становилось все более странным.
— Бери пакет, сынок, и закрой дверцу холодильника. Нам действительно пора ехать.
Я сунул его подмышку и проследовал за ней на улицу. Все заднее сидение было забито баулами с моей одеждой, а на передней панели стоял стакан с кофе. Мама никогда не пила кофе. Она говорила, что он делает ее слишком взвинченной.
— Чем ты займешься сегодня? — спросил я.
Она осмотрелась по сторонам, когда выезжала с парковки. Когда мы покинули наш район, она ехала на большей скорости, чем обычно, и шла на обгон.
— Мам?
— Что? — сказала она, хотя и сделала это не сразу.
— Я спросил тебя, чем ты займешься сегодня?
Мы остановились на красный свет, и она пристально посмотрела на меня. На ее щеках все еще были следы от слез, но она не плакала, слезы просто стояли в ее глазах.
— Я не знаю.
Она сделала глоток кофе и поморщилась, словно это какая-то мерзость, так же как я делал всегда, когда она заставляла меня есть вареную морковь.
— Наверное, просто побуду дома.
— Весь день?
— Да.
Почему же она так стремилась побыстрее выставить меня за дверь?
Возможно, к ней кто-то придет.
