руки на груди.
– Сущий пустяк, малышка, – он падает вниз со скоростью молнии, только внезапно – я ощущаю на своем бедре только его дыхание и больше ничего. А потом мужчина резко дергает головой и выпрямляется. В его зубах остается моя алая подвязка невесты, которую он сдернул с моего бедра. Видимо ленты-завязки ослабли, раз она так легко поддалась. Или их ослабил кто.
– Увидимся, котенок, – Ройх улыбается мне широко, многообещающе, и быстрым шагом выходит из привата, в который меня затащил.
А я остаюсь…
В смешанных чувствах!
– Господи, да кто же это у вас такой начитанный?
Я бросаю взгляд на хмурую рожу грузчика, который вынимает из кузова машины уже шестую коробку с книгами. На этой синий стикер – значит книги из личной библиотеки Антона. Вот только если мой сын при таком выражении недовольства только мрачнеет – роль белой вороны и книжного червя редко кому приходится по душе, то я перебиваю борзого мужика просто.
– Я заказывал грузчика, а не попугая. Вы хотите поболтать, значит этот час я вам не оплачиваю?
Теперь мрачнеет уже этот наглый стервец. А я расслабленно тянусь к макушке сына и треплю пальцами по светлым волосам.
– Улыбнись, Тоха. Жизнь прекрасна же!
– Ага! – Антон откликается совершенно безрадостно, – прекрасна, да.
Как невозможно удержать в руках воду так невозможно и ребенка, которому очень хочется спрятаться от всего мира. И не могу я держать его вечно, только позволить выскользнуть и проследить глазами, чтобы не утек особо далеко.
Впрочем, куда он утечет! От своих-то коробок.
Я так и думал! Тоха занимает качели, в нескольких шагах от нас. И вроде кажется расслабленным, но нет-нет, но все-таки ревниво зыркает в сторону машины. Как там его любимые книжки? Достаточно ли бережно их разгружают?
Ой, черт, а сам-то я какого лешего зеваю?
– Нет, нет, это я сам занесу, – одновременно торопливо и нежно выдираю из рук второго грузчика, чернявого молчаливого таджика продолговатую узкую коробку. Он косится на меня обиженно – чего мол орешь, вижу я твои наклейки “Хрупкое” со всех сторон наляпанные.
– Очень важное, – покачиваю я головой, обороняя свой трофей от ненужных притязаний, – это не домой, это отдать кой-кому надо.
Надо…
Надо было все это – три коробки помеченные красным скотчем закладывать куда-нибудь к началу кузова поближе. Тогда, не обострялась бы так прокрастинация в крови. Не начинали бы огнем гореть стопы, требуя немедленно сойти с места, дойти до лифта, долететь куда нужно и незамедлительно вручить…
Писк домофона спасает меня от дезертирства с поля трудовой брани. Как мальчишка я в считанную половину мгновения преисполняюсь необоснованной надежды и разворачиваюсь к дому.
Увы.
Судьба сегодня совсем не на моей стороне – подкидывает мне вместо прекрасной одной засранки кислую морду Лисицына. Он кажется куда-то спешит, но заметив меня останавливается, и начинает хлопать по карманам в поисках сигарет.
– Курить вредно, – роняю я по инерции, не особенно даже напрягаясь для более весомого выпада. Меня не тянет на войну с уже две недели как бывшим женишком моей Холеры, с тех самых пор как он сам капитулировал так бездарно за два шага до алтаря.
– Пошел ты, – так же беззубо сплевывает Лисицын и затягивается с таким мстительным видом, будто этой сигаретой мне гвоздь в висок забивает.
Смешно.
Хотя ладно, его хотя бы у меня получается уважать.
Думал, надо будет бить ему морду, отваживать от Катерины, думал – будет строить пакости, да хоть даже гадости в лифте писать.
Нет. Решил и ушел, отказался, отступил, и хоть и скалится на меня…
Снова пищит домофон.
На этот раз вздрагиваю и я, и Лисицын. Оба поворачиваемся к тяжелой железной двери. Оба корчим сконфуженные рожи, будто застигнутые на драке подростки.
– Доброе утро, Кирилл… – у Холеры такой ровный невозмутимый голос – ей бы в покер играть. Будто ей и вправду плевать, что она сошлась аж с двумя своими бывшими на расстоянии четырех шагов.
Надеюсь, я хотя бы не смотрю на неё вот такими вот глазами побитой псины.
– Доброго тебе утра, Катюша, – желаем вразнобой, но одними словами. С бешенством зыркаем друг на друга.
– Куда ты лезешь, щегол, ты же списан уже в утиль! – посылаю мысленный пинок своему сопернику.
– Ты тоже списан, давнее моего, – читается в жестком прищуре Лисицына.
– И давно ты куришь? – меланхолично уточняет Катерина, поглядывая мельком на экран телефона.
Вопрос явно не ко мне.
– С семнадцати. Был в завязке, – Лисицын говорит коротко, скупо, но складывается ощущение будто он давится словами. Хочет сказать больше, но с трудом удерживает свой словесный поток.
– Это все с чем ты развязался, я надеюсь? – тон Кати становится строже и жестче.
Яростный приступ ревнивого бешенства сводит меня от копчика и до лодыжек.
После разрыва со мной она даже и не думала так со мной говорить. Хотя, строго говоря, я ведь сам избегал любой возможности разговора! И виноват-то сам во всем, но… Бесит все равно.
Мне-то даже после безумной ночи в стрип-клубе для девочек не досталось ничего такого. Не здоровалась, не замечала, полностью игнорировала мое существование. Будто и не целовала меня моя девочка! Будто и не кусалась словно голодная львица! будто и не извивалась в моих руках как загнанная в ловушку змея…
Да что же я туплю-то так бездарно?
– Катя-Катерина, солнечный мой свет, – мурлычу поднимаясь по ступенькам к ней поближе, – неужели для меня у тебя привета нет?
Нету.
Только острый взгляд проходится по моему лицу, выражая все скептичное отношение к моим поэтическим данным.
– А у меня для тебя есть, – улыбаюсь широко, и протягиваю ей вперед коробку.
Катя смотрит на неё как будто я ей пытаюсь всучить букет из лягушек.
– Мне не нужны от тебя подарки, – наконец ровно отрезает моя девочка, – все что мне нужно – я сама себе в силах приобрести.
– Знаю, – пожимаю плечами беззаботно, – и я понимаю, что у тебя вероятно уже другая техника, но… Кто-то мне говорил что этот ноут тебе от отца остался. Точно не хочешь его забрать?
Чертов Лисицын! Он раскашлялся с отвычки, а я потерял целую секунду зрелища глаз моей прекрасной девочки. Не успел заметить, как отвращение в них сменилось величайшей степенью недоверия.
Впрочем, какая разница?
Ведь теперь она нетерпеливо выхватывает у меня из рук коробку, и схлестывается с упаковочным скотчем в неравной борьбе. Путается с пленкой. Оборачивается и смотрит на меня огромными удивленными глазами.
– Ты его сохранил?
– Ну,
