времени.
И вот теперь от одного только зрительного контакта под моей кожей горел огонь, а все особенные вещи, которые я могла бы сказать, застряли в горле.
«Да что со мной происходит?»
Когда он оставил меня стоять в коридоре, не сказав ни слова, словно я была надоедливой соседкой, с которой никто не хотел сталкиваться, у меня вырвался вздох облегчения.
Я даже не знала, что сказала бы, если бы он не ушел.
В груди горело тяжелое, нестабильное и всепоглощающее чувство.
Оно было слишком похоже на панику.
Следующие пять дней я проводила часы, брея ноги, смотря телевизор, крася ногти, в общем, делая что угодно, чтобы быстрее наступило девять вечера. Потому что тогда приходил он. Он игнорировал меня днем в коридоре, но когда заходило солнце, я превращалась в единственную женщину на планете.
У Кристиана был определенный порядок действий.
И я как одержимая наблюдала за ним.
Сначала он снимал часы, расстегивая их и кладя на комод. Дальше – запонки. Он клал их сбоку от «Ролексов», примерно в трех сантиметрах справа. Больше всего я любила галстук – не сводя глаз с меня, Кристиан ослаблял узел и снимал с шеи.
Потом принимался за пуговицы рубашки, сначала на рукавах, затем на воротнике. Оставлял ее расстегнутой, пока снимал ремень, который аккуратно скручивал. Если честно, это была единственная прелюдия, в которой я нуждалась. Следующими он снимал ботинки и аккуратно ставил их рядом. А потом раздевался, вешая одежду на спинку моего дивана.
Всего неделю назад я бы посмеялась над ним. Но теперь это казалось мне таким сексуальным, что я сидела на краю кровати специально, чтобы наблюдать за ним.
Сексом мы занимались наоборот.
Никогда не начинали с поцелуев.
Но всегда ими заканчивали.
Как только он раздевался, я подходила к нему. Он зарывался рукой в мои волосы, пока я оставляла дорожку поцелуев от его груди до живота и ниже, а затем брала его в рот.
Я была всего лишь еще одной желающей.
Но он всегда отвечал взаимностью.
Когда я доводила его до точки, он шипел какое-то грубое русское слово, за волосы отрывал от себя и отводил обратно на кровать.
Предвкушение пружиной сжималось внутри меня, когда я падала спиной на простыни. Он начинал медленно, стягивая с меня маленькие кружевные трусики, которые я всегда для него надевала. Прижимался лицом промеж моих ног, крепко держа бедра, словно это было тем, чего он всегда хотел, и теперь боялся, что у него это отнимут. Он не останавливался до тех пор, пока я не впивалась ногтями в его руки, дрожа от разрядки.
Первой ночью он надел презерватив, но на следующую довел меня до такой отчаянной разгоряченной стадии, что мне захотелось почувствовать его в себе, что я умоляла о «хотя бы кончике». Кончик стал парой сантиметров, а потом мы уже вовсю трахались.
Ему нравилось брать меня сзади, иногда на четвереньках, иногда на коленях и прижавшись к нему спиной, с его руками на моей груди. Мне нравилось все и сразу, но он был прав, моей любимой оставалась миссионерская поза. Когда он опирался руками о кровать по обе стороны от меня и его пресс напрягался с каждым толчком, а огонь в глазах отражался в моих.
Пытаясь быть хоть отчасти ответственной, я больше не просила его кончить в меня. Он всегда вытаскивал член и каждый раз кончал на новый участок моего тела. Потом какое-то время мы просто дышали, обдавая кожу друг друга облачками горячего воздуха. Все еще тяжело дыша, он целовал меня, быстро и нежно, прежде чем отвести в ванную и включить душ.
Он смывал сперму с моего тела, а потом мыл мои волосы. Я никогда в жизни не тратила на них столько шампуня и знала, что мой парикмахер меня совершенно точно убьет, но если бы она хоть раз почувствовала пальцы этого мужчины в своих волосах, то поняла бы меня.
Когда с этим было покончено, он целовал меня под струями воды, пока я, тяжело дыша, не начинала снова умолять его трахнуть меня.
Но он никогда не слушался.
Я знала, что он этого хотел. Он был возбужден и мучительно стонал, когда я обхватывала его рукой, но лишь замедлял поцелуй и отходил от меня.
Мне нравилось, когда ему звонили, потому что тогда он задерживался. Сидел на диване в моей комнате и разговаривал по-русски, наблюдая, как я расчесываю волосы, натираю кожу лосьоном и надеваю что-нибудь обтягивающее, смертельно желая, чтобы он сдался и сорвал все с меня. Жар его взгляда следовал за каждым моим движением, отчего моя кожа становилась гиперчувствительной. Стоило ему закончить разговор, как он уходил, а я с нетерпением ждала его возвращения.
В моем личном пространстве не было мужчины со времен Антонио, да и тот никогда не мыл мне голову, не опускался между моих ног и вполовину не смотрел на меня так страстно, что я сгорала в огне.
Ко всему этому можно было привыкнуть.
И это меня пугало.
На утренней йоге в четверг Вал вовсю трепалась о новом парне, с которым встречалась. Инструктор уже дважды пригрозила выгнать нас за болтовню, и мы стремительно приближались к третьему предупреждению. К своей чести могу сказать, что слабо участвовала в диалоге, так как застряла в каком-то кристианоподобном тумане.
Прошлой ночью, пока его пальцы втирали шампунь в мои волосы, я спросила, нет ли у него какого-нибудь странного фетиша на волосы. Он ответил:
– Только на твои.
– Почему? – спросила я, затаив дыхание.
– Мне нравятся твои волосы, malyshka. Первое, что я увидел, – твой затылок в день твоей свадьбы. А потом ты обернулась и посмотрела прямо на меня. Вот только на самом деле ты смотрела мимо, на своего нового мужа, абсолютно влюбленными глазами. Впервые я захотел, чтобы женщина так посмотрела на меня, а она смотрела на другого. Тогда-то я и начал его ненавидеть. До сих пор ненавижу, даже несмотря на то, что он мертв, – его голос стал грубее из-за едва заметного акцента, – потому что на него ты так смотрела, а на меня ни разу.
– Ну, и кто этот везунчик? – голос Вал вернул меня к реальности.
– Что?
– Да ладно тебе. У тебя все утро лицо человека, у которого вчера был секс.
– Шшш, – прошептала я, когда инструктор возмущенно посмотрела на нас.
– Ну и ладно, ну и не говори. – Она скрестила одну ногу над другой и потянула пресс. – Не то чтобы я делилась с тобой всеми деталями
