Это дерьмо бьет сильно. А теперь это. Я. Мы, — он наклонился вперед, насколько мог, и посмотрел мне в глаза. — Думаю, я пытаюсь сказать, что, если мне придется разделить ее сердце с кем-то, я рад, что это ты.
Провод защелкнулся. Мое сердце перестало кровоточить.
Я улыбнулся Линкольну. Черт, мы улыбнулись друг другу.
Потом я сказал:
— Разве ты не знаешь? Здесь нет героев. Здесь мы все гребаные злодеи.
Я стоял у алтаря в больничной часовне и думал, сколько отчаянных молитв было прошептано над этим столом, полным свечей. Сколько слез было пролито?
Я поднес свечу к маленькому стеклянному сосуду и поднес пламя к незажженному фитилю, наблюдая, как огонь целует воск, оживляя его.
— Это нормально — скорбеть о ней, ты знаешь.
Я повернулся, когда Лирика закрыла за собой двери часовни и пошла к алтарю.
— Ты любил ее когда-то, — сказала она, подходя к алтарю.
— Это было не для той женщины, с которой я попрощался в церкви, — эту женщину было не спасти. — Это было для девушки, которая умерла в лесу двенадцать лет назад. — Сэди, которую я знал, в тот день уже не было. Я поднес огонь к другому сосуду. — И для всех девочек, которые страдали из-за этого, — я зажег третий сосуд. — И за Лиама.
Лирика взяла коническую свечу из моих рук и поставила ее обратно в держатель.
— Ты не делал ничего из этого, Грей. Сэди сделала свой собственный выбор. Она не заслуживала твоей любви, и она не заслуживает твоей вины, — моя малышка, всегда такая чертовски сильная.
Я хотел быть тем мужчиной, которого она видела. И иногда, когда я смотрел на нее, как сейчас, я думал, что, возможно, она — единственное, что я сделал правильно. Может быть, я не проебал все это, не проебал ее.
— Из-за тебя легко забыть, что ты тоже человек. Ты тоже что-то чувствуешь. Ты просто лучше это скрываешь, — затем, как будто она делала это всю свою жизнь, она опустилась передо мной на колени, вцепившись когтями в мой контроль, проверяя мою силу. — Тебе не удастся спрятаться от меня, Грей. Больше нет.
Я провел рукой по ее волосам.
— Ты нашла одежду.
Прошло несколько дней с тех пор, как я видел ее. Ей нужно было побыть с Линкольном, и я дал ей это. Больничный халат и бумажные трусики исчезли, их заменило розовое хлопковое платье, которое развевалось по ее телу, как ветерок.
Она наклонилась к моему прикосновению.
— Их принесла Татум.
Господи. Мой контроль над собой истощался.
— Линкольн?
— У него все хорошо. Они сказали, что он сможет уехать в течение недели.
Я уже знал это. Я спросил медсестер сегодня утром, когда вернулся в больницу. Но мне нужно было, чтобы Лирика знала, что мне не все равно. Мне не все равно из-за нее. И мне было не все равно из-за него. Линкольн совершал импульсивные поступки. Он был безрассуден и беспечен, но все это происходило из любви. Я уважал это.
— А ты?
Она смотрела на меня из-под густых ресниц, ее голубые глаза, как сирена, затягивали меня в свои моря.
— Я в порядке, — она сглотнула. — Это место немного пугает меня, — она кашлянула тихим смехом. — Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь снова смотреть на церкви как прежде.
Я провел тыльной стороной пальца по ее лицу.
— Мы можем уйти. Если мы не уйдем, я трахну твой сладкий ротик прямо здесь, в этом святом месте.
— Нет, — огрызнулась она. — Я хочу, чтобы ты забрал это. Мне нужно, чтобы ты заставил меня забыть. Дай мне что-то новое, о чем я буду думать, когда увижу свечи, алтари и кресты.
Ей это было нужно. Ей нужно было убежать от воспоминаний и от боли. И я должен был дать ей это. Знание того, что Линкольн в порядке, давало ей надежду. Быть с ним давало ей утешение. Но он не мог дать ей этого. Сейчас это мог дать только я. Вот почему ей нужны были мы оба.
— Что у тебя на уме? — я провел пальцем по ее губам. Это был ее звонок.
— Ты знаешь, что мне нужно. Ты всегда знаешь, — прошептала она. — Пожалуйста, Грей, — ее слова были похожи на молитву, вознесенную ангелом, стоящим на коленях перед своим богом.
Я охренел. Крошечная ниточка сдержанности, за которую я держался с прошлой ночи в комнате ожидания, оборвалась. Моя рука метнулась к брюкам, расстегнула пуговицу и дернула за молнию.
— Открой рот.
Ее дыхание прервалось, когда я вытащил свой член, затем она раздвинула губы.
Блядь.
Я бы сказал, что попаду за это в ад, но я уже много лет одной ногой в огне.
Лирика скользнула ртом вниз по длине моего члена. Ее бархатный язык поглаживал нижнюю часть, пока она заглатывала меня целиком. Мои пальцы запутались в ее волосах, направляя ее вниз, вниз, вниз. Под таким углом она выглядела чертовски божественно, прекраснее я еще не видел.
— Вот так, голубка, — я вошел в ее горло до упора. — Прими это как хорошая девочка, — я проделал весь путь до кончика, затем снова вошел. И снова, попадая в эту сладкую точку каждый раз. Ее горло сжало мой член, когда она глотала, и я почти кончил прямо там и тогда. — Святое дерьмо, — я поднес руку к ее горлу, обхватив ее ладонью и пальцами. — Ты чувствуешь это? — я входил в нее глубоко, глубоко, еще глубже, пока не почувствовал, что упираюсь в руку изнутри. — Чувствуешь, как я глубоко? — я вырвался и снова вошел в нее. Я шипел. Рычал. Почти кончил. — Чувствуешь, как хорошо ты это принимаешь?
Слезы текли по ее лицу. Слюна текла из ее рта по моему члену, стекая по подбородку. Это было чертовски идеально. Она была чертовски совершенна. Она сосала сильнее, работая языком, ртом и горлом.
Я отстранился, пропуская дорожку слюны и спермы из ее рта к моему кончику.
— Еще нет, — сказал я, отступая назад и садясь на первую скамью. Я приподнял бедра, спустив штаны до конца, затем похлопал себя по бедру. — Иди сюда.
Она поспешила ко мне и уселась на меня, как хорошая гребаная девочка.
— Вот так. Вот здесь, блядь, — сказал я, отодвигая ее трусики в сторону, облизывая губы на ее красивую розовую киску, на то, как она уже блестела, потому что была чертовски мокрой. Я взял свой член и поместил его между ее
