не болтун, — заявила Зая. — Уж поверь мне. Он в стиле ню снимает, мне Анечка Феликсовна по секрету сказала. А он ни разу не проболтался.
— Зая, — Чарушина не смогла сдержать улыбку, — я бы тоже тебе об этом ничего не рассказала. В смысле, о ню. Чистый ты человечек!
— Ой-ой, вот только не надо! Мне уже девятнадцать, и я побольше вас всех вместе взятых видела! — вспыхнула Зая. — Скажу Потапову, что фото в кабинете нашла. А этому, твоему, расскажем?
— Кому? — нахмурилась Надя.
— Рыжему, Кораблеву. Ох, до чего же он меня бесит!
— В степи всегда солнце. Осенью и зимой не греет, только светит. Поэтому днем хорошо, но ночью жуткая холодрыга!
Закинув ногу на ногу, Зая лежала на диване, а Надя расположилась в удобном кресле напротив. В гостиной было уютно и привычно, и сейчас, поглаживая кожаную обложку одного из отцовских ежедневников, она никак не могла решиться открыть его. Сидела и слушала Заю, параллельно вспоминая семейные посиделки.
— Это что же получается, ты прямо в юрте жила? — поежилась Чарушина, мысленно представляя что-то наподобие шатра посреди огромного пространства, обдуваемого со всех четырех сторон злыми ветрами.
— У нас это называется кибитка. Сейчас уже так редко кто живет. В основном строят домики из специальных блоков. Из сена и глины. Дизельные генераторы ставят. А кое-где и электричество есть. Знаешь, степь широ-окая, — воздела руки Зая. — Красивая! Когда тюльпаны и маки цветут, особенно. А когда табун бежит, кажется, что это море на тебя наступает.
— Ты была на море?
— Нет, не была… — Зая вздохнула. — Но очень хочу. Павел Александрович говорил, что только рядом с морем счастье принимает законченную форму.
Надя прерывисто выдохнула. Пожалуй, Зая была права. Или Ржевский, черт бы его побрал… Он ведь и ее, Наденьку, заставил поверить в это счастье.
— Я вон читаю про эту Беглицкую косу, — Церен щелкнула пальцем по экрану, — отличное место. И кстати, похожая вывеска тоже на фото есть. Так что, считай, место мы нашли. Здесь этих рыбацких поселков тьма. Может, они на отдых туда ездили? Вдвоем? Хотя мне кажется, что они еще маловаты были для того, чтобы путешествовать одним.
— Паспорт в 14 лет выдают, — глухо отозвалась Надя. — По России подростки вообще могут без доверенности ездить. Но лучше все-таки в группах или с сопровождающим.
— Может, это как раз тот случай? Или, например, они там познакомились? А Павел Александрович со своими родителями приехал?
— Все может быть. К сожалению, у них об этом уже не узнаешь, оба скончались еще до того, как мы с ним познакомились.
— Но Павел Александрович-то жив!
Надя быстро сплюнула через левое плечо, а Зая похлопала себя по губам.
— Ты телефон зарядила? — спросила она у Чарушиной.
— Забыла. Сейчас.
Надя направилась в прихожую за сумкой. Потом долго рылась в ящиках, прежде чем нашла запасной шнур на кухне. Вставила зарядное устройство в розетку и села, так и не вернувшись в гостиную. Ее опять раздирали сомнения и мутные подозрения, а делиться ими с Заей казалось чем-то кощунственным, будто она специально пугала ребенка ужасными подробностями преступления, которое случилось с такой же маленькой девочкой, как она.
"Нет, Лиза уже давно не была той задорной смешливой девчонкой. Достаточно посмотреть на ее глаза и выражение лица. Что-то во всем этом не сходится, но что?"
Надя потерла виски и, прижавшись затылком к стене, закрыла глаза, воскрешая в памяти образ жены Тураева. Так думать было гораздо проще, нежели рассматривая ее фотографию. Подсознанию порой не нужны подсказки из зрительных образов, достаточно просто вспомнить увиденное и довериться первому ощущению.
"Итак, что я увидела тогда в торговом центре? — задала она сама себе вопрос. — Хорошо одетую молодую женщину. Холеную, яркую, уверенную в себе. То, как она шла рядом с Ржевским, заставило меня почувствовать, что… Господи, как же тошно вспоминать это! — Чарушина ощутила, как кровь прилила к ее лицу. — Да, я завидовала ей! И жутко ревновала… Но как так могло получиться, что женщина, которая, прошла через физическое и моральное насилие, выглядит такой довольной жизнью? Сколько примеров, когда жертвам требуются годы для реабилитации, а они все равно теряют большую часть этой легкости, которой бог награждает каждую ради любви…"
— Ну, может, у нее был очень хороший психолог? — сказала Надя вслух и тут же покачала головой. — Нет, тут не про психолога. Тут про большие, очень большие деньги, которые она тратила на себя. Все эти шмотки, духи, драгоценности. Белье, которое и бельем-то назвать стыдно. Неужели Павел продолжал спонсировать ее? Ведь Тураев говорил лишь о той сумме, которая досталась бы ей после развода. Вряд ли он бездумно позволял ей сливать кровно заработанное им…
Она вновь почувствовала, как где-то в глубине души зарождается истерика. Это эмоции пытались взять над ней верх. Но они были присущи Наденьке, но никак не Надежде Николаевне Чарушиной.
Удивительно, но как только она осознала это, то стала успокаиваться. Следовало очень внимательно изучить вопрос финансирования данного объекта, который теперь носил имя убитой.
— Зая, я пиццу закажу! — крикнула Надя в сторону гостиной и включила телефон.
Через пару минут на экран пришли оповещения о звонках Кораблева, Тураева, Рура, ее клиентки Нины — матери мальчика-аутиста, и еще несколько номеров, перезванивать на которые она пока не планировала.
— Все потом, — пробормотала Надя. — Сначала надо поесть. Зая, ты пиццу с чем хочешь? "Пепперони", "Карбонара" или "Маргарита"? Извини, но с кониной ничего нет! Чего молчишь? Можно я тогда "Четыре сыра" закажу? С сыром все вкуснее.
Не услышав возражений, Надя выбрала большую пиццу, добавила к заказу салат из фунчозы и китайскую лапшу с курицей, а затем направилась в гостиную.
Свернувшись калачиком и подложив ладони под щеку, Зая спала. Чарушина прислонилась к дверному косяку и некоторое время с улыбкой смотрела на нее. Затем взяла вязаный матерью плед и заботливо укрыла спящую девушку. Зая тихо вздохнула и вытянула ноги.
Прихватив ежедневник отца, Надя вернулась на кухню и, страница за страницей, стала изучать его содержимое.
Почерк отца она знала хорошо, другой на ее месте никогда бы не смог бы разобраться в его каракулях и сокращениях. Впрочем, по словам Ольги Аркадьевны, Наденька и сама писала, как "курица лапой". Нет, разумеется, в школе Надя старалась, но потом, уже в институте, наконец расслабилась. На тот момент никто уже не проверял ни ее прописи, ни сочинения, ни диктанты. Удивительно, как в век компьютеров быстро теряешь сноровку и приверженность к каллиграфии.
Ничего эдакого
