Если бы не горечь вины, они оказались бы самыми счастливыми людьми на земле. Если бы им не приходилось скрывать свои чувства…
Беременность стала для нее настоящим потрясением. После пяти лет бесплодного брака она считала, что не может иметь детей.
— Лика, надо что-то делать, — сказал Стриж, после того как десять минут кружил ее на руках.
— Что? — трусливо спросила она. Она всегда оставляла выбор за ним, трусиха.
— Я хочу сам растить своего ребенка. — Стриж был серьезен.
Теперь она знала, что он может быть очень серьезным, что искрящаяся жизнерадостность — только одна часть его натуры. Была и другая — серьезная и даже мрачная. В этом дружном трио у каждого была своя темная сторона: и у Егора, и у Серебряного, и у Стрижа. Лика подозревала, что именно эта тьма их и объединяет больше всего. Егор никогда не рассказывал о своем прошлом — сирота, детдомовец. Стриж о прошлом тоже предпочитал молчать — сирота, детдомовец. И у Серебряного не было родных. Может, корни в их сиротстве? Может, поэтому в каждом из этой тройки чувствовалось двойное дно? Она не хотела об этом спрашивать и думать, трусиха. Она боялась добраться до потайного дна и узнать что-нибудь такое, после чего будет невозможно смотреть на них прежними глазами, после чего вообще будет страшно на них смотреть. Достаточно того, что она что-то чувствует. Беспочвенных догадок вполне достаточно. Она трусиха, слабая женщина.
— Лика, мы должны поговорить с Егором и все ему рассказать. Я устал от этой лжи. В конце концов, люди разводятся, женятся по новой — это жизнь. Хочешь, я сам с ним поговорю?
— Нет.
— Почему? Ты чего-то боишься?
Лика отрицательно покачала головой. На самом деле она боялась. Очень боялась той самой темной стороны, которая жила в ее мужчинах. Если эта тьма вырвется на свободу, может случиться непоправимое.
— Я не боюсь, — сказала она. — Просто дай мне время собраться с духом.
— Дальше будет еще больнее. — Он нежно погладил ее по плоскому пока еще животу.
— Я знаю, — она накрыла его ладонь своей. — Дай мне месяц.
Он согласился с неохотой:
— Ровно месяц, а потом я все ему расскажу. Так и знай, Лика. Я такой коварный и нетерпеливый!
— Тебе не придется демонстрировать свое коварство. Я все решу сама.
— Какая ты у меня самостоятельная девочка!
— Да, я такая…
Она так и не смогла ничего рассказать мужу. Каким-то шестым чувством Егор сам догадался о ее беременности и понял все по-своему. Она давно не видела мужа таким счастливым.
Он завалил ее подарками. Он накупил кучу вещей еще не рожденному ребенку. Он строил планы на будущее…
Как она могла рассказать правду, нанести удар в тот самый момент, когда он максимально уязвим? Она дала себе новый срок — неделя.
Через неделю Егор срочно улетел в Германию, на целый месяц.
Лика снова получила отсрочку…
* * *
Ее мальчик улетел. Пришло время действовать. Первым делом она наняла частного детектива. Просто выбрала первое попавшееся в газете объявление и позвонила по одному из указанных телефонов. Важно узнать, с кем эта негодяйка изменяет ее мальчику.
На сбор информации ушла неделя. Теперь она знала. Теперь она больше не верила ни в любовь, ни в дружбу…
Любимая жена Егора изменяла ему с его лучшим другом.
Как низко! Как мерзко!
Эти двое заслуживали наказания…
Ее план был хлипким и в некотором смысле даже опасным. Если бы было больше времени, она придумала бы что-нибудь более надежное, но времени не оставалось. Насколько позволяли сроки, она изучила маршрут жертвы, его привычки. Теперь она думала о нем не как о человеке, а именно как о жертве.
Она выбрала этот участок дороги не случайно: узкий, большой скорости не разовьешь, рядом лес, кустарник, место тихое, безлюдное. Идеальное место.
Она провела в засаде целый день. Знакомый по отчетам частного детектива джип появился к вечеру. Она была готова. Юбка до пят, допотопная синтетическая кофта, на голове ситцевый платочек, в руках корзинка с грибами. Бабушка — божий одуванчик. Что с такой взять? Зачем такую бояться?..
Перекрестившись, она бросилась под колеса джипа…
Было очень больно. Кажется, она даже потеряла сознание, потому что, когда очнулась, оказалась уже внутри пахнущего кожей и одеколоном салона.
…Он был еще молодым, даже моложе, чем на фотографиях. Растерянное лицо, испуганный взгляд.
— Бабушка, вы как?
Она молчала, всматривалась в его лицо — ничего порочного, мальчишка как мальчишка… Как такого убить?..
— Бабушка, что же вы по сторонам не смотрите? Я же вас чуть не задавил! В самый последний момент притормозил. Что у вас болит? Может, вас в больницу отвезти?
Было так легко попасть под его обаяние. Ни к чему ей это…
Она со стоном села, ощупала кости — кажется, все цело. Сильно болели бок и голова, но это не беда. Она сделает то, что должна, и все сразу пройдет.
— Бабушка, вы только не молчите. Если что надо, говорите сразу. Как вы себя чувствуете?
— Хорошо.
— Ну, слава богу! А то я чуть инфаркт не получил от страха, пока вы без сознания были. А я же еще молодой, мне инфаркт… — Он ойкнул и замолчал, перевел удивленный взгляд с нее на нож с наборной ручкой.
На лезвии ножа была кровь…
— Бабушка…
— Да, внучек?
— Что это вы…
Больше он ничего не сказал…
Она ничего не чувствовала: ни горечи, ни радости. Сняла с головы платок, протерла все, до чего могла дотронуться в этой пахнущей кожей и одеколоном машине. Завернула в платок нож, выбралась на дорогу, подобрала на обочине корзинку и нырнула в кусты. В лесу, километрах в двух от места, выбросила окровавленный платок, присыпала его листвой и ветками, Скоро пойдут дожди, и тряпица сгниет… От ножа избавляться не стала — хорошая вещь, полезная, — положила его на дно корзинки, прикрыла грибами. Пока шла к электричке, собрала еще грибов. Вечером можно нажарить их с картошкой. Славный будет ужин.
* * *
О том, что Стриж погиб, Лика узнала от Серебряного. Заскочила в офис на минутку, чтобы по поручению мужа передать какие-то документы…
…Она сидела на диване в кабинете Серебряного и тупо смотрела, как он мечется из угла в угол, отдает по телефону какие-то распоряжения, беспрестанно курит. А потом его голос стал глуше, запах дыма гуще, кабинет поплыл…
— …Ну что же вы, Иван Матвеевич? — услышала она женский голос. — Девочка беременна, а вы дымите как паровоз.
— Господи, Анна! Откуда мне знать, что она беременна?! — Голосу Серебряного был виноватый и сердитый одновременно. — Мне Егор ничего не говорил.
