передумают. Ждал. Мучил близнецов расспросами. А потом пил. Забывался как мог. И, конечно, святым не был.
Только все не то. Около меня ошивались не те. Однажды мы зависали в ночном клубе. Вышел на улицу, чтобы мозги отпустило от угара и за спиной раздался голос, очень похожий на Машкин. Обернулся резко — никого. Как дикий зверь ходил между телами в поисках моей девочки, а потом расхерачил барную стойку от бессилия и накатившей боли.
Не дурак. Понимал, кто надоумил мать на гребаный спектакль с наркотой. Будь Соболева мужиком — отпиздил бы не задумываясь. Овца. Мою месть она заслужила. Никогда не опускался до подобного, но в случае с Маринкой сделал исключение.
Накануне так называемой свадьбы, которую я, естественно, не планировал, мы с ребятами из тусовки набухались. А к назначенному времени прикатили на черной “Бугатти” с синими молдингами. Ахуенная тачка. На мне белая майка и рваные джинсы. Рожа помятая. На голове бедлам. Девчонки с курса в первый год просекли мой настрой. Как вообще бабы понимают такое? Вот я бы никогда не понял, влюблен Ромыч или просто у него зуб, блять, болит… Короче, одногруппницы перед парком, где все ждали меня на торжество, скинули кофты, оставшись в лифчиках, и врубили музло на всю, опустив стекла. Так и прикатили, хули… Рыська, а по-нашему Рая, — девочка из Питера с моего потока, — высунулась наполовину из машины и заорала:
— Алекс, мы не туда приехали! Тут жаба какая-то, а не Мари!
Я в тот день впервые ржал до слез. У Соболевой ступор. Папаша ее, владелец порта в Калининграде, в осадке, красный весь. Маман в полуобмороке. Гости в коматозе. Мои родаки, конечно, тоже в шоке. Но мне было похуй. Я не общался ни с кем, кроме друзей.
Мать тоже хороша. Решила на свой лад мою жизнь кроить. От отца не ожидал. Это был удар под дых.
Выныриваю из воспоминаний, несколько раз проморгавшись.
— Родители не звонили? С Тошей все в порядке? — Машка падает рядом, промокая салфеткой лоб и виски. Предки Маши часто берут внука на выходные. Радуются встречам больше сына. Балуют его. Мои мать с отцом пока лишены такой радости.
— Нет. Они неделю будут молчать, лишь бы мы им Антона оставили на подольше, — обнимаю и целую жену.
— Леш, я мокрая, — вырывается.
— Дай проверю, — цепляю зубами мочку уха.
— Ненормальный, — смеется, ероша мне волосы. — Лицо, Антипов, а не то что ты подумал.
— Хочешь, домой поедем? — беру пальцами за подбородок.
— Ни за что, — мотает головой, подается ко мне и чмокает. — Сегодня я танцую, любимый.
Удерживаю ее за спину, наслаждаясь разгоряченным телом, дразню короткими касаниями губ.
— Готов быть вечным зрителем, детка…
Прижимается теснее и шепчет, стирая к херам мою выдержку теплым дыханием:
— Скажи мне…
Отклоняю голову, гляжу на нее с прищуром. Мы не расстаемся три года, а она каждый день готова слушать мои признания. Первое время кукла часто просыпалась ночами в слезах, жалась ко мне, а я лишь шептал, что рядом и…
— Люблю тебя, детка, — отвожу руку ей на затылок и целую глубоко, наслаждаясь вкусом.
— Ну, начало-о-ось, — тянет Стас, оттаскивая от меня Машку. — На правах бывшего запрещаю сегодня ваниль. Погода нелетная для Купидонов в розовых памперсах.
— Нарываешься, — щелкаю костяшками пальцев, скалясь на Звягинцева.
— Такой воинственный, — стебет меня Машка и сбегает на танцпол к Кире.
Стас опять утыкается в мобильник с летящим выражением лица. Улыбается экрану, перебирая пальцами по буквам.
— Кто тебе пишет? — Ромыч заглядывает через руку брата, пытаясь прочитать текст.
— Кролик, — хмыкает младший.
— Это имя или фамилия? — ухмыляюсь.
Неожиданный поворот. Мы забились с Ромкой, что Стас раньше тридцатника не вляпается.
— Это телка, которая не дает мне прохода, — Звягинцев-младший прикрывает лицо ладонью и ржет. — Сука, достает меня днем и ночью. Я ей пишу, чтоб отстала, а она все равно ловит меня… в любых местах. Полный треш!
— Где ты ее надыбал? — Ромка берет пальцами дольку лимона и кладет в рот.
— Неважно, — задумчиво говорит Стас и смотрит на меня. — Но есть в ней что-то… Торкает меня, пляха. Иногда придушить готов, но в то же время стиснуть в руках и не отпускать, а потом загнуть и засадить по самые гланды. Я рычу, а она смеется. И с ней прикольно, хотя это спорно…
— Попал ты, бро, — киваю с пониманием.
Я Машку тоже хотел придушить. Особенно когда застал с провожатым из класса. Шиловым, кажется. В кино, блять, они ходили. Как же меня ломало от желания присвоить ее, пометить, привязать к себе.
— Как с твоими, Лех? Не помирилась? — Ромыч кивает в сторону наших девочек.
— Нет. Меня пинает, чтобы не забывал про родаков, напоминает о праздниках, помогает с подарками, но сама не идет на контакт, — сложная для нас тема.
Мать не оправдываю, но вижу, что она очень переживает и раскаивается. Постоянно просит прощения, спрашивает про Машку и Антона, с интересом разглядывает фото, передает сладости. Увлеклась кулинарией, хотя раньше у плиты ни разу не стояла. Старается для внука. Надеется на прощение, как и отец. Их отношения заметно охладели после той истории.
— Поговори с Масяней, — встревает Стас, убирая сотик в карман. — Пора отпускать обидки. Предков не выбирают, Лех. А твои не худшие из людей. Подумаешь, пляха, косячнули.
— Нет, — выпиваю еще стопку текилы. — Пусть сама решает. Навязывать кукле что-либо не собираюсь.
— Ты уже дал ей решать, в итоге мы остались без веселья и мордобоя, — отмахивается Стас. — Где это видано, баба от свадьбы отказалась…
Тут Звягинцев-младший прав. Мы расписались тихо и уехали в Англию. Летом, когда вернулись совсем, предлагал Машке сделать пир на весь мир, но она заявила, что счастье любит тишину. Бортанула всех, короче. Не уверен в причине. Вероятно, из-за денег. Знала, что я не пользуюсь бабками отца, хоть тот и перевел на меня один из трастовых фондов с неограниченным лимитом. Откупные, блять. Я благодарен ему за многое, и зла не держу, но на ноги хочу встать самостоятельно. И тьфу-тьфу-тьфу, пока у нас с Ромкой все прет в гору.
— Привет, Леш, — оборачиваюсь на голос и осматриваю с
