– В твоем рассказе много неувязок. Кстати, что за человек Арни? Мне он не нравится. Послушав его, можно подумать, что он отец твоих детей. С какой стати ты постоянно обедаешь с ним и принимаешь подарки – например, лошадь?
– Лошадь я не приняла. В Париже я объясняла тебе, кто он такой. Только не говори, что ревнуешь меня к Арни.
– Ты пытаешься ввести меня в заблуждение. Арни – часть твоей жизни, и пока ты не расскажешь мне всю историю, мы не сможем…
Уилл встал и подошел к окну. Гиацинта последовала за ним. Ее вдруг охватил отчаянный страх.
Положив голову ему на плечо, Гиацинта сказала:
– Я люблю тебя, Уилл. И ты любишь меня. Разве имеет значение что-то другое?
Он не шевельнулся и не обнял ее.
– Помнишь, как я рассказал тебе о своей связи с замужней женщиной? Я хотел, чтобы между нами ничего не стояло, не было никаких секретов. Мы не можем жить в доме, где все шкафы заперты и только у одного из нас есть ключ. – Уилл заглянул ей в глаза. – Теперь я понимаю, почему ты никогда не говорила о детях. Это казалось мне странным, но, услышав твои объяснения, я принял их. Однако остается много недоговоренного. Ты хотела сделать детей счастливыми и позволила мужу содержать их. И ты ждешь, что я этому поверю? Твой бывший муж – врач. Его уважают в обществе. Даже если допустить, что Джеральд – негодяй, он не пошел бы на шантаж. Разве что был уверен, что ты не способна ему помешать. Так что же ты скрываешь от меня, Гиацинта?
– Ничего. Я рассказала тебе все, что могла, но ты этому не веришь.
– «Что могла»? Значит, ты можешь рассказать не все?
– Прошу тебя…
– Неужели ты не видишь, что так жить нельзя? Нет будущего у людей, которые не могут быть честны друг с другом.
Она пошевелила губами, но не издала ни звука.
– Ты скажешь что-нибудь еще? – спросил Уилл.
– Прошу тебя, – повторила Гиацинта.
Она была в полной прострации, когда Уилл уходил. Гиацинта подошла к окну и посмотрела вниз. Зажглись огни, и темнота стала явственнее. Она хотела вздохнуть, открыть окно и оказаться внизу. За сколько секунд она достигнет земли и перестанет чувствовать?
Но вдруг Гиацинта вспомнила о Джерри и Эмме! И, быстро отойдя от окна, легла на диван.
Дорогая Гиацинта!
Я пишу самое скорбное письмо из всех, какие мне приходилось писать. Это самый печальный опыт в моей жизни. Я спрашивал себя, печален ли этот опыт и для тебя, и пришел к выводу, что это не так, поскольку иначе ты сделала бы то, о чем я тебя просил, – правдиво рассказала бы мне о своем прошлом. Я писал тебе, дважды мы разговаривали по телефону, но ты отказываешь мне в этом, хотя я сказал тебе, что в противном случае мы не сможем жить вместе. И конечно же, ты должна это понимать.
А теперь я вынужден сказать тебе то, чего более всего страшился, – до свидания. Я вновь пытаюсь обрести покой и от всего сердца желаю тебе того же.
Уилл.
Руки Гиацинты дрожали, когда она перечитывала эти строки.
В ее комнате, освещенной неяркой лампочкой, царила тишина. Свет, радость, надежда, любовь, солнце – все померкло. Что осталось? Дети, которые фактически ей больше не принадлежали? Блистательная «карьера», утратившая свою привлекательность?
– Тебе нужно работать, – еще раньше предупреждала ее Францина. – Работа – верное средство от тоски.
Мать звонила Гиацинте почти ежедневно после того вечера, когда Уилл увидел детей и все рассыпалось. Францина не задавала вопросов. Впрочем, в этом и не было нужды – всякий мог легко предсказать дальнейшее развитие событий. Мать лишь предлагала помощь и говорила банальности о том, что Гиацинта должна занять себя. Францина и сама всегда трудилась: три студентки колледжа жили в ее доме – она любила заниматься благотворительностью, а кроме того, «они составляли ей очень хорошую компанию». Францина знала, как выживать и справляться с проблемами.
Арни тоже дал ей доброжелательный совет. Если бы Гиацинта не чувствовала себя столь опустошенной, ее, вероятно, позабавило бы то, что Арни, несомненно, испытывает удовлетворение, поскольку Уилл исчез со сцены.
Была полночь. Напомнив себе, что завтра опять предстоит напряженный деловой день, Гиацинта отложила письмо и выключила свет.
* * *
– Ты не очень хорошо выглядишь, – заметила Лина, внимательно приглядывавшаяся к Гиацинте уже несколько недель.
Сказано из лучших побуждений, но без пользы. Увы, Лина затронула больной вопрос.
– Мне искренне жаль, Гиацинта. Я считала, что вам хорошо вдвоем и вы отлично подходите друг другу.
Гиацинта молчала, и Лина продолжила:
– К счастью, он редко сюда приходит. Да у него и нет больше причин приходить, поскольку мы встречаемся с ним на заседаниях руководства корпорации. Так что ты не увидишь Уилла здесь, и тебе будет легче, я уверена.
Лина ждала от Гиацинты объяснений, но, не дождавшись ответа, перешла к практическим вопросам.
– Ты понимаешь, что твое имя упоминается почти во всех крупнейших магазинах? И даже широко рекламируется в трех?
«Ну и что? – подумала Гиацинта. – Это не имеет значения. Я больна. У меня нет сил».
– Я мало что значу для вас сейчас, – сказала она. – Порой даже подозреваю, что вы больше не хотите иметь со мной дела.
– Не хочу иметь с тобой дела? Да разве ты не сознаешь, что можешь уйти куда угодно и начать свое собственное дело! И можешь сделать это в любой момент?
– Я никогда не стремилась к этому, Лина. Никогда! Вы открыли меня. Могу ли я так поступить с вами?
Лина улыбнулась и ласково посмотрела на Гиацинту.
– Не многие люди столь верны и порядочны, дорогая. Ты старомодна в хорошем смысле слова. При всем своем таланте ты отличаешься удивительной чистотой и очаровательной наивностью.
– Вот-вот, и все говорят, что я наивна. – И Гиацинта невесело засмеялась.
* * *
Осенние дни тянулись бесконечно. В конце лета над городом повис удушающий смог. Затем начались беспро-светные осенние дожди, навевавшие на Гиацинту тоску.
Она начала работать как одержимая, растрачивая последние силы. Гиацинта работала потому, что ничего другого у нее не оставалось.
Как-то позвонил Арни. Он не был в Ню-Йорке с тех пор, когда встретился с Уиллом. Гиацинта обрадовалась, услышав его голос.
– Привет, Гиа. Я в городе. Пообедаем? В обычном месте и в обычное время?
Арни был полон энтузиазма, сердечен и очень хотел ее видеть.
– Я заеду к тебе на работу, и если ты согласишься, мы пешком пройдем к центру. О’кей?
– Конечно. В шесть сорок пять?
– Ты слишком задерживаешься на работе.
– Ну, это еще рано. Мы сейчас готовимся к весеннему показу.
