Лили громко вскрикнула и повернула перекошенное, испуганное лицо к камере.
– Хорошо, очень хорошо, у зрителей от восторга штаны будут мокрые, – мурлыкал довольный Серж.
После этого на всех снимках Лили отчетливо появилось выражение опустошенности и обреченности, знакомства с мерзкой стороной жизни и усталого смирения с ней.
В конце концов, куда могла она пойти? Что иное умела она делать? Как бесконечное количество раз напоминал ей Серж, она не имела никакой специальности и годилась разве что в мелкие воришки или в помощники продавщицы, да и туда бы ее не взяли, потому что у нее не было опыта работы. Она грызла пальцы от злости, но понимала, что Серж говорит правду. Но когда Серж не заставлял ее заниматься этими унизительными вещами, он бывал добр, покупал ей то, что она просила, – конфеты, журналы о кино, пластинки, туфли на высоких каблуках, новую одежду. Он водил ее в кино, в рестораны, на разные вечеринки, хотя последние ее не очень интересовали. Ей не нравились те специфические, долгие и слегка презрительные взгляды, которые искоса бросали на нее мужчины, и она была рада, что Серж никогда не оставлял ее одну. Он постоянно следил за тем, чтобы она была где-то рядом, неплохо обращался с ней; и по крайней мере ей не надо было сейчас вставать в пять утра, чтобы расшивать чьи-то ночные рубашки.
Наслаждаясь тем новым и незнакомым, тем приятным, что она обрела в настоящем, Лили никогда не думала о прошлом. Она старалась никогда не задумываться и о будущем. Теперь она была даже рада, что настоящая мамочка уже никогда не сможет разыскать ее; потому что, когда она вспоминала эту свою мечту или же когда ловила себя на том, что старается вспомнить Анжелину или Феликса, ей приходилось признаваться самой себе в том, что она стыдится своей нынешней жизни. Но как еще она могла бы жить?
Постепенно Лили стала создавать вокруг себя нечто вроде психологической защитной скорлупы. Она делала вид, что ей все равно, притворялась, что ей ничего не стоит сниматься в этих омерзительных и постыдных фильмах. Эта защита позволяла ей как-то выносить необходимость лежать обнаженной на постели со странными, рассчитывающими каждое свое движение незнакомыми мужчинами и женщинами самого разного возраста и цвета кожи, но с одинаково жесткими, неприятными лицами – и все это на виду у других незнакомых ей людей, которые работали на съемочной площадке. Она была внутренне готова со спокойной усталостью принять любое унижение, смириться с ним; хотя как-то раз, когда Серж притащил в студию большую овчарку, с Лили вдруг случилась истерика.
Лили снова припомнились все мелкие детали того бегства по холоду, снегу и грязи, в полной темноте, то жуткое рычание собак и один-единственный тонкий вскрик, перешедший затем в какой-то хлюпающий стон. Она изо всех сил прижалась к Сержу, крича: «Нет! Нет! Феликс, Феликс, помоги мне!» Ее всю трясло, она стучала зубами и работать в тот день уже больше не смогла.
С большой неохотой Сержу пришлось примириться с тем, что вводить в свои фильмы животных он не сможет. Пришлось ограничиться сценами, где Лили была прикована цепями к стенам подземной темницы – причем стены эти были явно из папье-маше, – где ее пороли кнутом мускулистые лысые боксеры, где пародирующие англичан джентльмены в моноклях надевали на нее наручники или же где Лили, стоя на коленях, целовала и облизывала член кого-нибудь из тех, на кого указывал Серж.
Серж не испытывал по отношению к девочке ни малейшей жалости или ревности. Он относился к ней так, как отнесся бы к сообразительной маленькой обезьянке: она выполняла нужные трюки, а он за это обеспечивал ей достаточно комфортную жизнь. Он заставил ее подписать пятилетний контракт с фирмой «Сержио продакшнз». Конечно, контракт незаконный, потому что она была еще несовершеннолетней; но ей-то узнать это было неоткуда. «Сержио продакшнз» получала баснословные деньги за грязные, но профессионально сделанные порнографические фильмы, но Лили этих денег не видела. На бумаге «Сержио продакшнз» платила ей четыреста тысяч франков в год – примерно столько же, сколько зарабатывала секретарша в какой-нибудь фирме, – но Серж вычитал из этой суммы пятнадцать процентов как свои агентские комиссионные, еще тридцать процентов за то, что он был ее менеджером, и еще тридцать процентов за еду, одежду и жилье. Таким образом, самой Лили оставалось немного.
Мужчина, сидевший в глубоком бархатном кресле кинозала одного из частных клубов на Елисейских Полях, повернулся к соседу и шепотом спросил: «Кто эта брюнеточка? Она ведь, по-моему, новенькая, да? Одна из девочек Сержа? Ну, для этого засранца она слишком хороша. Надо ей подыскать засранца получше. Завтра позвоню ему».
На следующей неделе Серж вызвал Терезу в большой подвал, который он теперь использовал под студию. Декорации и свет устанавливались с необычайной тщательностью, хотя сцена была очень простой: в центре ее находилась глубокая старомодная белая эмалированная ванна, установленная на когтистых лапах в окружении нескольких кадушек с пальмами. Ванну наполнили из шланга теплой водой, а потом налили туда столько шампуня, что пена повисла через край длинными хвостами до самого пола, как сосульки или сталактиты. Включили множество прожекторов, и Серж скомандовал вначале: «Тишина!», потом – «Мотор!»
Лили делала то же самое, что она делала обычно. Она научилась как бы отделяться от собственного тела. Усилием воли она приказывала себе думать и чувствовать, что ее внешняя оболочка значит для нее не больше, чем старое платье, и поэтому демонстрировать эту внешнюю оболочку – почти то же самое, что демонстрировать, надев их на себя, старые вещи. Настоящая Лили как бы отлетала куда-то далеко от этих чужих и грязных рук, что касались ее тела. На все происходившее здесь она смотрела откуда-то сверху, с очень большого расстояния, ни в коей мере не ощущая себя участницей этих омерзительных процедур. Иногда она просто воображала, будто находится не в студии, а где-то совершенно в другом месте, и так справлялась с унижением и защищала свое еще очень слабое, неоформившееся чувство собственного достоинства.
После каждых подобных съемок Лили надолго замолкала и замыкалась в себе. Она не произносила практически ни слова до тех пор, пока, вернувшись домой, не залезала в ванну с теплой водой и не просиживала там долго-долго, без света, в ожидании, когда ее душа и тело снова воссоединятся друг с другом. Лили начиталась журналов с разной романтической мутью, которые так любила мадам Сардо, и потому твердо верила в свое будущее и в то, что в конце концов все завершится хорошо. Она отлично знала, как должны оканчиваться истории, подобные переживаемой ею самой. Она ведь сирота, так? И ее беззастенчиво используют, верно? А разве она не переживает сейчас тяжелейшее для себя время, как и все героини романтических сказок, тоже проходившие через разные испытания? И если верить этим историям, то жизнь Лили была сейчас где-то в середине четвертой главы, и до того момента, когда она встретит мужчину своей мечты и для нее начнется вечное счастье, оставалось еще примерно шесть глав. А пока надо терпеть все повороты сюжета этой стандартной мыльной оперы.
– Мотор! – снова нетерпеливо скомандовал Серж.
Лили медленно выскользнула из своей белой кроличьей шубки и, обнаженная, вступила в пену. Она тщательно намылила каждую грудь, медленно проводя пальцами по скользкой, блестящей от воды и пены коже. Затем в кадр вошла Тереза, одетая в расстегнутую до пояса мужскую рубашку. Подойдя со стороны задника, она склонилась над ванной и стала длинными, чувственными, ласкающими движениями намыливать тело Лили.
– Верно, Тереза. Теперь сядь позади нее на край ванны, одну ногу выстави вперед. Лили, глубже в воду. А теперь, Лили, изо всех сил плесни на Терезу так, чтобы у нее насквозь промокла рубашка и проступили соски. Теперь ныряй за спину Лили, Тереза. О боже, весь пол залили, черт побери! А теперь, дорогуши, обычный акт. Вот так, хорошо, очень хорошо. Лили, ради бога, сделай вид, что тебе это нравится. Ты же знаешь, мы все равно будем снимать до тех пор, пока ты не изобразишь удовольствие. Вот так-то лучше. Теперь, Бен, медленно входи в кадр. Сядь сзади на край ванны, ноги опусти в воду, и чтобы член стоял по стойке «смирно». – Сверкая черно-синими мускулами, Бен появился из-за пальм. – Вылезай из ванны, Тереза, и встань сзади него. А теперь, Бен, наклонись и схвати Лили под мышки. Не спеши, медленно, все медленно, ты сейчас предвкушаешь то, что собираешься сделать. Поверни ее спиной вверх. Снимайте крупным планом его руки у нее на жопе и в расщелине. Лили, будь добра, прояви чуть больше интереса. Покорчись как следует от удовольствия, или здорово пожалеешь… Вот так, хорошо, очень хорошо. Теперь, Лили, вставай в воде на колени, а ты, Бен, выпрямляйся. Камера, снимаем этот кадр наездом. Лили, раскрой свои прелестные губки. Бен, въезжай аккуратно, плавненько. Лили, сучка ты этакая, сделай вид, что это твоя любимая конфетка! Так-то лучше! Бен, теперь медленно поднимаешь ее из ванны, садишься на край… Сообрази, куда теперь сунуть твой хер. Медленнее, образина ты черная!
