— Сейчас спущусь, — тяжело вздыхаю я. — У меня есть несколько минут. Скажите, что скоро подойду.
Возвращение блудного брата. Вытягиваю сомкнутые руки перед собой до хруста в суставах. Проходящая мимо секретарша смотрит с отвращением.
Финн изучает одну из гигантских картин, которые украшают мраморные и стеклянные стены службы регистрации посетителей «Браунс лэк», за спиной у него висит забитый вещами рюкзак. Огромное полотно покрыто хаотичными желтыми и красными пятнами, а из левого нижнего угла в правый верхний летят волнистые зеленые побеги. Смотрю на него в отчаянии. Директор банка без ума от современного искусства, поэтому служба регистрации превратилась в помойку из картин и скульптур. На прошлой неделе я поймала журналиста который тушил сигарету об одно из последних приобретений, а месяц назад чуть не разразился скандал: директор вернулся из трехнедельной поездки на Дальний Восток и обнаружил, что предмет его гордости и радости — двадцатифутовая картина, обладатель главного приза, — висит вверх ногами. Лично мне так нравилось больше, но если уж на то пошло, тогда не понимаю, в чем отличие скомканной постели какой-нибудь знаменитости от моей — бардак он и есть бардак.
Кладу руку Финну на плечо. Он оборачивается и робко улыбается, затем отворачивается и продолжает смотреть на полотно.
— О чем говорит тебе эта картина? — спрашивает он.
— О том, что один художник хорошо развлекся, — отвечаю я не глядя, — за счет банка «Браунс Блэк».
— Не может быть, — вскрикивает он и показывает пальцем в центр полотна. — Неужели ты не видишь здесь отображение своего внутреннего мира?
— Нет, — честно сознаюсь я, взглянув на картину, — но если у меня такой внутренний мир, то, наверное, стоит записаться на промывание кишечника.
Наконец-то Финн поворачивается ко мне лицом.
— Полагаю, это побочный эффект открытия Будды. Я теперь способен познать себя так, как не мог сделать этого раньше.
— Да, наслышана о твоем процессе самопознания.
Я внимательно рассматриваю его и ищу признаки перемен. Но он выглядит как и прежде. Не сказать чтобы урод, но и красавцем тоже не назовешь. Финн высокий, крепкий, широкоплечий. Покатость лба сглаживается прической. На таких обращают внимание в барах, думают «красавчик» и через пару минут забывают о них. Финн одет в джинсы, свитер с вырезом лодочкой, вокруг талии повязана джинсовая куртка.
— Ясно, мама звонила. — Он неуклюже пожимает плечами.
— Раз восемь.
— Что-нибудь говорила?
— Нет, молча клала трубку.
— Правда? — И это мой брат.
— Нет, неправда. Она о тебе беспокоится. Финн, ты мог хотя бы сказать ей, куда направляешься. Ночью она глаз не могла сомкнуть. А что ты от нее хочешь, если она весь октябрь звонит мне каждый день и спрашивает, начала ли я принимать витамин С, чтобы не подхватить простуду. Ты хоть представляешь себе, что ей пришлось пережить после твоего ухода? Она позвонила мне в три часа ночи, и все из-за тебя. Она думает, что в твои двадцать восемь у тебя случился кризис среднего возраста.
— Прости, пожалуйста. — У него хватило такта изобразить конфуз.
— Где ночевал?
— Купил в аэропорту билет на самолет и поселился в ближайшей гостинице. Наверное, мне надо было позвонить и сказать, что со мной все в порядке, но, Орла, она же не ценит того, что я для себя открыл. Я не мог с ней оставаться. Ты ведь понимаешь, о чем я, правда? (Киваю, делая вид, что я — космополитичная сестра.) Дублин такой ограниченный. Понимаешь, они все крестятся, когда я прохожу мимо. Меня там не понимают. (И здесь тоже.) Все эти кельтские штучки. Современные ирландцы помешаны на материальном благе, они ничего не понимают в пути из восьми ступеней, которому мы должны следовать. (Снова киваю.) Я хочу сказать, что очень важно работать над укреплением внутренних ценностей и духовного состояния, чтобы обогатить окружающий мир. Ты ведь понимаешь, о чем я, да? (Опять глубокомысленно киваю.) Я был вынужден приехать в Лондон. Здесь я смогу быть самим собой. Найти единомышленников, которые задумываются о морали и правильном пути. Ты ведь не против, если я поживу у тебя?
Наверное, я уже достигла Просветления, потому что такой исход я предчувствовала заранее. Все равно без боя не сдамся. Разве люди не должны страдать за свою веру?
— Финн, у меня всего одна спальня. Для тебя нет комнаты.
— Орла, мне нужно продолжить процесс самопознания. Думал, хоть ты меня поймешь. — Хитрый ход. Взывает к тонким струнам моей души.
— У меня даже дивана нет…
— Мне и пол подойдет. Еще как подойдет. Будда учит, что мы познаем все через страдание. На самом деле он говорит, что необходимо воздерживаться от использования комфортных постелей. — Финн улыбается. — К тому же от меня проблем не будет. Честно. Ты меня даже не заметишь. Посуду мыть я уже умею, и мама научила меня включать пылесос.
— Ну…
— Не знаю даже, что еще предложить. Могу чему-нибудь научиться. Могу приготовить сегодня ужин. (Нежнейшую телятину. Такой мужчина мне по душе, хоть он и весит всего тринадцать стоунов.)
Отдаю брату ключи и записываю свой адрес на Госвелл-роуд.
Упакованная эклектичным набором архитектурных сооружений, эта улица тянется от Лондон-Уолл в Сити, где почти сохранились остатки римской стены, до станции метро «Анджел» в Ислингтоне. В детстве я ненавидела это место, потому что в «Монополии» оно считалось слишком безденежным и за него давали мало очков. Как все изменилось. Теперь Ислингтон забит ультрамодными барами, ресторанами, антикварными магазинами и фешенебельными бутиками.
Финн выслушивает инструкции. Кивает. Затем спрашивает:
— А у тебя есть немного денег? Билет на самолет и ночь в гостинице обошлись мне Дороже, чем я ожидал. Капитализм — бич современного общества. — Он уныло трясет головой и протягивает руку. — Спасибо, Орла, — говорит он, когда я вынимаю из кошелька пять десятифунтовых банкнот, которые на всякий случай прихватила с собой. — Обещаю, ты не пожалеешь. Я постараюсь быть полезным. Мне лишь нужно время познать себя. Упрочить средоточие моего проявления и существования, чтобы обрести необходимую концентрацию…
— Ясно, Финн, все понятно, — поднимаю руку, чтобы остановить его мычание и вытолкать за дверь в нужном направлении в сторону Госвелл-роуд. — Я не задержусь. И вот еще, с тунцом и сладким зеленым перцем у меня нелады. Как и с мамой.
Возвращаюсь к рабочему месту и тут же звоню маме. Осчастливить ее не удалось. Мама только что разбирала вещи Финна и обнаружила, что он оставил теплые куртки дома.
— Ты за ним присмотришь? У него такое слабое сердце. (Это он придумал, чтобы не бегать кросс.) Он не ест мюсли. И зеленый горошек. И…
