Я закуталась в мой балахон с капюшоном, который вообще-то надеваю только зимой, в темноте, когда бегаю, и прокралась обратно к почтовому ящику.
Десять минут я пыталась вытащить проклятую открытку. Чуть запястье не сломала. Временами боялась, что не вытащу руку из этой щели до утра. В два сорок меня охватило глухое отчаянье. Я была готова на все. Побежала домой и три минуты спустя вернулась с самодельным набором поджигателя: газетой «Бильд» и денатурированным спиртом. Обильно полила бумагу, бросила в почтовый ящик и кинула туда горящую спичку.
Ничего не произошло.
Сорок одна минута.
Сорок две.
Сорок три.
Обеспокоенная, я заглянула в щель – и как раз в этот момент изверглось облако дыма. За ним последовала струя пламени.
Я подумала о «Последних днях Помпеи» и о том, как было бы жаль потерять жизнь из-за взрывающегося почтового ящика. Я почувствовала запах сожженных бровей, ощутила копоть у себя на губах, панически забегала вокруг полыхающего ящика и тут же поклялась никому, даже моей любимой подруге Ибо, не рассказывать о своем сумасбродстве. Ведь что получается. Смелые люди в знак протеста забрасывали небоскреб Шпрингера «коктейлем Молотова». А я? Мне придется рассказывать своим детям, что я отважно сражалась с почтовым ящиком, потому что бросила туда безмозглую открытку? Нет уж, спасибо.
«Сердце женщины – бездонный океан, полный тайн». Это сказала Глория Стюарт в роли старухи-Розы из «Титаника».
А тайну почтового ящика я похороню очень глубоко, так сказать, в Марианской впадине моего океана-сердца.
Почтовый ящик все никак не прекращал вонять. Я с отвращением повернулась и – увидела мою судьбу.
«Ну, ты, толстая Марпл», – говорю я, и, как всегда по утрам, при взгляде на нее мое настроение резко улучшается.
Она, заспанная, выходит ко мне в переднюю, я сую ее себе под мышку и несу в ванную комнату. Она стонет при этом как третьеразрядная шлюха, которая симулирует оргазм.
Филипп строго-настрого запретил мне пускать Марпл в ванную. Негигиенично! В кровать ей, конечно, тоже нельзя. Косо смотрит он и на то, как она гуляет по кухне. Но сегодня мне доставляет удовольствие нарушать все его запреты. Прежде чем окончательно уйти, я еще брошу пару килограммов ватных тампонов в унитаз, не уберу сливочное масло в холодильник, еще – две, три царапины от каблука на свеженадраенном паркете и крошки от моего любимого печенья за подушками дивана.
Это прекрасно – знать, что оставил свой след в жизни другого человека.
Я осторожно сажаю Марпл на большой умывальный столик и смотрю на нас в зеркало.
Куколка и Марпл.
Марпл – это шарпей, собака в складку. Собственно, ее зовут Мисс Марпл. В честь мисс Марпл. Потому что она так же выглядит и вообще такая же в точности. Много-много складок, сварливый характер и склонность появляться там, где ее меньше всего ждешь.
Моя Марпл абрикосового окраса, ее толстая шкура с короткой шерсткой как будто велика ей на три размера. Много тяжелых складок на лбу, которые нависают над самыми глазами, придают ей выражение задумчивости и меланхолии.
Или, как выражается Филипп: «Она выглядит так, будто ее гнетут мировые проблемы». Марпл вошла в мою жизнь три года назад, когда я взяла ее у своей знакомой, которая купила щенка за большие деньги, а через две недели у нее началась аллергия на собачью шерсть. Может быть, у нее была аллергия и на внешний вид Марпл. Она действительно очень, очень безобразна.
Филипп всегда отказывался гулять с ней при дневном свете. В своем офисе он, само собой, никогда с ней не появлялся. Он говорил, что уронит свой авторитет, если приведет в бюро сморщенный, слюнявый абрикос на поводке.
Когда мы ночевали у него первый раз, Филипп приготовил для Марпл большую, страшно некрасивую собачью корзину. Сначала это глубоко меня тронуло: я подумала, что мой новый божественный друг хочет, чтобы моя маленькая Марпл чувствовала себя на уикендах этаким милым пудельком. Но он поставил корзину в самый неуютный темный угол своей 180-метровой квартиры: в крошечной каморке где-то между гладильной доской, бельевой стойкой и винными полками.
Я не хотела сложностей, промолчала и задвинула Марпл в ее угол. Это была ошибка.
Меня до сих пор мучают угрызения совести и кошмары.
Но в ту ночь мне было не до угрызений совести – я была слишком занята тем, чтобы произвести впечатление на Филиппа фон Бюлова и показать, какая я экстраклассная любовница. Я как раз впилась ногтями ему в позвоночник – именно так, как я вычитала в книге советов «Горячие точки для горячих ночек», когда оглушительный грохот сломал весь мой сценарий.
Скорее всего, Марпл плохо спала – это часто бывает в чужом и малоприветливом месте – и во сне толкнула гладильную доску. Она упала на бельевую стойку, а та – на полки с вином. Марпл лежала, не шевелясь, в огромной луже красного вина, которую я, без своих контактных линз, приняла за лужу крови. Я еще помню, как в горе упала на колени рядом с моей собакой и закричала: «Она мертва! Филипп, ты свинья, ты ее убил!»
В этот момент Марпл поднялась, отряхнула с шерсти вино и радостно завиляла хвостиком. У меня камень свалился с души, и сегодня Филипп тоже может над этим смеяться. По крайней мере, я так думаю.
Это похоже на фарс? Я к этому уже привыкла. Вся моя жизнь смахивает на второразрядную шутку. Со мной постоянно случаются вещи, которые, если рассказывать о них на следующий день в веселой компании, выглядят дешевой попыткой привлечь к себе внимание.
К сожалению, я часто многое ломаю и порчу. Не только предметы. Но и остроты, начатые с надеждой разговоры, хорошее настроение. К сожалению, я делаю это не намеренно, для этого я недостаточно зла. Филипп считает меня неуклюжей и неотесанной. Я же придерживаюсь мнения, что мне просто не везет. Порой это кончается большими неудачами.
Мое отражение в зеркале лучше, чем я думала. Волосы почти ровно лежат на голове, а выражение лица решительней, чем можно было ожидать. Из-за моих круглых карих глаз вид у меня какой-то удивленный. Как будто я вытаращила глаза от удивления. При этом я их совершенно не таращу. Они от природы широко раскрыты. Поэтому, к сожалению, кажется, будто меня интересует то, что рассказывают другие люди.
«Мужчины думают, что ты на них несправедливо обижена, – говорит моя подруга Ибо. – Ты разглядываешь их, как помесь испуганной молодой косули и опытной ночной сиделки».
Но в том-то и дело, что я вообще не разглядываю. Я просто хочу что-то увидеть! И это действительно плохо. Мои глаза кажутся широко распахнутыми, как открытые уши. И каждый блеет в них что-то свое. А когда они слышат еще и мое прозвище, то отпадает последнее желание утаить от меня что-то, чего мне знать вовсе ни к чему.
