— Вот так произойдет и со мной, — пробормотала она. — Я проберусь через эту трещину, а на той стороне меня будет поджидать какой-нибудь подобный этому чудищу кошмар, с которым, быть может, я не справлюсь. И тогда я опять укроюсь за свою стену, чтобы уже никогда более не осмелиться высунуть нос наружу. — Так ведь уже было однажды, когда Маркус жестоко избил ее и врачи в больнице вынуждены были накладывать швы на все возможные места, в том числе и на самые интимные. Пандора прекрасно помнила, что сказал тогда один молодой доктор по поводу ее ран: «В следующий раз люби осторожней, дорогуша». Только дурацкая лояльность по отношению к мужу помешала ей тогда ответить, что для нее было невыносимо каждое мгновение такой любви и что она, к несчастью, была замужем за человеком, который просто не мог кончить без того, чтобы не причинять при этом кому-то боль. Ей запомнились сочувственное и одновременно брезгливое выражение на лицах медсестер, запомнилась и страшная боль от накладывания швов, но еще ужаснее, намного ужаснее, для нее было понимание того, что после всего этого она должна все равно вернуться к мужу и что Маркус вскоре опять примется за свои издевательства…
«Мне надо выпить еще кофе, — решила Пандора. — Да и вообще, хватит переживать. Маркус ведь сейчас в тысячах миль отсюда — в Мехико, и нет никаких сомнений в том, что в данный момент он сводит с ума какую-нибудь новую дамочку с идиотской прической, готовя тем самым из нее очередную пациентку для психлечебницы. Ну, а я далеко от него и от всего этого. Я — здесь. А здесь — прекрасная погода, рядом со мной — Бен, и он — превосходный, удивительный любовник, лучший из всех, что у меня были».
Тут Пандора даже позволила себе немного помечтать. А что, если на этот раз она нашла то самое счастье, которое сможет продлиться хотя бы какое-то время. Вскоре, однако, женщина начала убеждать себя, что счастья-то она как раз и не заслуживает. Тем более мать всегда ей предсказывала, что она кончит жизнь в полном одиночестве. Пандоре даже послышался голос матери, твердившей излюбленное: «Мы останемся с тобой вдвоем. Вдвоем и помрем — брошенные всеми, неприкаянные, отвратительные».
— Пойду на пляж, — твердо заявила Пандора, обращаясь в сторону каменной ограды. — Ну, а этот паршивый скорпион, а вместе с ним и моя мамаша, могут проваливаться ко всем чертям.
Пандора сидела на песке и смотрела на пламя костра. Над огнем Бен установил странный плоский котел с кипящей водой, куда и опустил огромного клешнистого омара. Пандора предпочла в этот момент отвернуться. Когда же через мгновение она снова взглянула на пламя, Бен уже сосредоточенно склонился над своим варевом. Это зрелище умилило ее. Конечно, и раньше случалось, что для нее готовили мужчины. Не Ричард, естественно, тот-то не умел или не хотел даже вскипятить воду. Вот Маркус как раз занимался тем, что к разным светским раутам готовил для своих весьма экзотических друзей всякие экзотические блюла. Однако в его поварских предприятиях неизменно было что-то истеричное, даже отвратительное. К тому же приготовленные им блюда выглядели изумительно, но были совершенно безвкусными и пустыми. Маркус не улавливал чувственность процесса приготовления пиши. Пандора считала, что он не мог понять ни очевидной, бросающейся в глаза эротики запаха и пурпурной налитости прекрасного баклажана, ни девственной упругости маленького артишока в начале сезона его созревания, ни того глубокого удовольствия, которое у понимающего человека может вызвать вид пучка зеленой спаржи. Недоступно пониманию Маркуса было и желание предварять и, если получится, заключать хорошие обеды любовными играми.
Пандора вздохнула. Как все же мало встречала она людей, которые были способны действительно понять или хотя бы начать понимать ее душу! Слишком уж, наверное, скрыто для окружающих протекала ее внутренняя жизнь. Но жить иначе она не могла, потому как к этой неестественной для нее самой замкнутости и скрытности принудила ее собственная диктаторша-мать, которая ревниво следила за физическим и умственным созреванием дочери, за ее превращением в привлекательную молодую женщину с коварным расчетом, что сможет со временем каким-то образом использовать для своей выгоды все части тела и души девочки. Пандоре всегда казалось, что сама она была неким спартанцем-марафонцем, вынужденным без устали мотаться взад-вперед между отвратительным затхлым домишком ее матери и иным, реальным, миром, миром, где была ее школа, где жили подруги, где порой встречались и дружки, общество которых стало вдруг привлекать ее мать. Нежданно-негаданно эта средних лет женщина невероятным образом преобразилась. Конечно, жестокая, сварливая, вечно визжащая мамаша никуда не делась, но в то же время, без сомнений, в ней произошел некий существенный сдвиг. Людям вдруг стала являться совсем иная Моника. Хотя Пандора никогда не удивлялась тому, что в ее матери одновременно уживалось множество самых разноликих персонажей. Более того, с раннего детства она научилась правильно вести себя с каждым из них. Но эта новая Моника — похотливая жеманная потаскуха — выводила Пандору из себя. В результате девочка даже стала стараться не приводить к себе домой друзей-мальчиков. «Чаво это с тобой вдруг сделалось, дорогуша? — нарочито развязно принималась расспрашивать ее Моника, похотливо разглаживая кремовую атласную блузку, плотно облегавшую ее обвислые груди. — У тебя что — перевелись все дружки? Или тебе теперь больше нравятся девочки, хе-хе?»
«Так почему же все-таки я, сидя здесь, на этом великолепном пляже, вместе с удивительным возлюбленным, только и делаю, что вспоминаю свою отвратительную мамашу?» — в очередной раз спросила себя Пандора. Она улыбнулась, пытаясь поймать взгляд Бена, но тот был слишком занят приготовлением пиши. И ей, кстати, очень это нравилось. Она тоже старалась соблюдать абсолютную тишину, когда готовила или писала красками. В такие минуты «ни один камень не должен был упасть в пустой водоем ее молчания». Для Пандоры будто замирала вся Вселенная, и казалось, сам Бог в эти минуты начинал милостиво и внимательно следить за ее работой, и она любила Бога за это.
Бен размеренными движениями нарезал в кипяток котла зеленый перец. Лезвие его ножа от долгого использования стало совсем узким и тонким, деревянная ручка была туго обмотана бечевкой. Пандора вспомнила свой собственный сверкающе-красный, показушный ножик «швейцарской армии» — первую вещь, которую она прикупила, когда решила отправиться путешествовать после разрыва с Ричардом. Еще у нее был элегантный хлыстик наездницы. Увидев его, Бен сказал, что здесь он ей не пригодится, так как на острове не осталось лошадей — они все погибли в ураган 1932 года. Об этом урагане, который налетел еще на острова Флорида и Киз, Пандора читала в одном из рассказов Э. Хемингуэя, особенно запомнив страшный эпизод о мучениях несчастной толстой женщины, заброшенной штормовой волной на верхушки деревьев. Как бы то ни было, успокаивала себя Пандора, до начала сезона ураганов в этих краях еще довольно-таки далеко.
