— И правильно делает! — сказала я с чувством. Для меня моё «открытое забрало» всегда было проблемой.
— Послушай! Я тебе звоню по другому поводу. Арсик просит найти ему помещение под офис в Париже. Недалеко от дома. Поможешь поискать?
Мы с семьёй недавно перебрались в квартиру, в которой живём сейчас, на поиски которой я потратила почти два года. С тех пор я считалась у Ксении большим специалистом по недвижимости.
— Недалеко от твоего дома?
— Ну, да. А какого же? У него пока другого нет.
Арсик — это был Ксенькин сын Арсений, которого я знала практически с пелёнок, самая большая удача в её жизни. В данный момент Ксения жила в прекрасной квартире, подаренной ей сыном год назад, где у него была своя спальня и маленькое бюро. Он пользовался ими во время своих коротких набегов в столицу нашей новой родины.
— Он, что, собирается перебираться сюда? — спросила я с надеждой.
— Перебираться — нет, но бывать будет чаще.
— И когда мы его увидим, нашего звёздного мальчика?
— Точно не знаю, но обещал появиться в ближайшее время.
— Ну, естественно, помогу. Может, со временем и переберётся?
— Я тоже надеюсь, — сказала она и, быстро попрощавшись, повесила трубку. Я успела услышать, как где-то в глубине квартиры зазвонил её мобильный.
Господи, подумала я в который раз, бывают же такие дети! Сплошная, ничем не омрачённая радость. Вот уже целых двадцать шесть лет. И рос ведь, как трава, без всяких потуг на воспитание. Ни тебе вредного периода детства, ни трудного переходного возраста. Не говоря уж о том, что в свои младые годы он стал для матери абсолютной финансовой опорой. Может, и правда, что в лотерее с детьми всё решает то, как фишка ляжет. Вернее, как выпадет ген.
Долли сидела, вперившись в меня своим жгучим цыганским взглядом под разлетающимися бровями, как будто собиралась предсказать мне судьбу. На самом же деле она пребывала в нервном ожидании своей порции утреннего кофе. Остатки из моей чашки были вылаканы тотчас, вместе с гущей.
Телефон зазвонил снова. Милый женский голос предлагал переделать в квартире все оконные рамы.
КСЕНИЯ
1
Ксения происходила из знаменитой московской актёрской семьи. Имя её отца было известно всей стране, а после его ранней смерти и вовсе стало легендой. Такой же легендарной была красота её матери. Ксения была единственным ребёнком в семье, и будущее её было предопределено с детства. Она унаследовала изумительную красоту матери и весёлое, лёгкое обаяние отца. Сниматься в кино она начала в пятнадцать лет. В семнадцать она была уже известна всей стране, её именем были исписаны стены в школах и подъездах, а её фотографии висели в кабинах водителей-дальнобойщиков.
Сразу после школы она поступила в «Щуку». И там ей впервые безжалостно дали понять, что театр — это не кино и здесь внешность для актрисы ещё не всё. Что к её редкой красоте хорошо бы ещё немного таланта. Но Ксению, с её целеустремлённостью и опытом победительницы, не так-то просто было сбить с толку. Она считала, что всему можно научиться, и что «не боги горшки обжигают».
Она стала брать уроки у известнейшего театрального педагога, друга своего отца. Это был породистый седовласый старик, ещё вполне крепкий и не потерявший своего мужского обаяния. Кроме школы Станиславского он изучил все существующие современные театральные школы и был своего рода гением. О нём говорили, что он может научить играть стул.
Ксения в своей, в общем-то короткой, хоть и насыщенной жизни, ещё никогда не имела дела с такими людьми. Арсений Петрович был красив той внутренней благородной красотой, которая в те советские времена была уже полным анахронизмом. Своими аристократическими манерами, рокочущим тёплым басом и изысканным чувством юмора он больше походил на английского лорда, чем на советского педагога, пусть и театрального.
— Ну что же, милое создание, — сказал он ей мягко, — я могу научить вас всему, чему можно научиться, но я не смогу вложить в вас то, чего не вложил Он, — Арсений Петрович указал пальцем в небо, — уж не обессудьте.
— Я готова, — сказала Ксения, — я готова на всё!
Сначала он поставил ей голос, научил её владеть им во всех регистрах, обучил тончайшим его модуляциям. Потом объяснил ей, с точки зрения актёрской, все диапазоны человеческих эмоций. Научил пользоваться всей клавиатурой чувств, находить и нажимать в себе соответствующие клавиши, чтобы привести себя в нужное состояние. Научил плакать и смеяться на сцене так, чтобы этому вторил зал. Научил быть гордой и униженной, красивой и уродливой, высокой и горбатенькой, грациозной и неуклюжей, старухой и ребёнком.
Оказывается, существовала виртуознейшая техника игры и этой технике можно было обучиться почти в совершенстве.
Училась Ксения страстно. И так же страстно она влюбилась в своего учителя. Арсений Петрович отнёсся к её буйному чувству достаточно снисходительно, так как давно привык к бесконечным влюблённостям в себя студенток. Роль Пигмалиона ему давно приелась, она стала частью его профессии.
— Ксюша Александа-а-вна, — говорил он ей, слегка картавя, когда она пыталась с ним заигрывать, — вы оча-овательное дитя, но я уже в том возрасте, когда мне пора думать о душе, а не об этом маленьком хулигане, которого я почти усмирил.
Но Ксения не сдавалась. Она со своим опытом всегда получать желаемое встала, как Диана-Охотница, на тропу завоевания. Разница в возрасте более чем в сорок лет её ничуть не смущала.
— Я не выношу этих глупых, наглых и закомплексованных мальчишек, которые меня окружают. А вы… вы в ореоле…
— В ореоле приближающегося конца.
— Не смейте говорить о смерти! — возмущалась она.
— Почему же, — улыбался он, — всякая жизнь есть всего лишь бег к смерти. И чем раньше ты это поймёшь, тем лучше проживёшь отпущенное тебе время.
— Тогда я хочу быть вашей лебединой песней, — заявила она со всей бескомпромиссностью молодости.
— Вот и будь ей, в качестве моей ученицы.
— Мне этого мало. Я люблю вас.
Он долго не поддавался, слишком хорошо зная, чем такие истории кончаются. Даже клеветал на себя, уверяя, что необходимый для любви орган у него уже давно находится в «миролюбивом полёте». Но Ксения не верила и продолжала наступать. Она интуитивно понимала, что голос рассудка в конце концов капитулирует перед зовом плоти. Особенно такой плоти!
В один прекрасный вечер, после урока, Ксения вытащила из его холодильника бутылку шампанского, которую предусмотрительно сама туда же и засунула два часа назад, и заявила, что вчера ей исполнилось восемнадцать и что она собирается отметить это с ним в «интимном кругу». Он достал из своего, огромных размеров, старинного буфета хрустальные бокалы и коробку хорошего шоколада, которую всегда держал, на всякий случай. Разлив игривую жидкость по фужерам, он встал, поклонился и церемонно поцеловав ей руку, поздравил с официальным вхождением во взрослый мир.
— Ну вот! — заявила она, когда они выпили по бокалу, — это будет нашим венчанием. Перед Богом. Я видела, у вас в спальне и икона висит.
— Это икона моей покойной жены. А венчаться я не могу, так как сделал уже это однажды, сорок лет назад.
— Это не важно, — на этот раз она решила ни за что не дать сбить себя с толку, — тогда это будет нашей оргией! И вообще, — произнесла она заготовленную накануне фразу, — девственность ещё не значит непорочность. Иногда это просто невостребовательность. Я хочу, чтобы вы меня её лишили!
Он захохотал. А она уселась к нему на колени, обвила своими тонкими руками его, всё ещё крепкую, шею и стала покрывать поцелуями его лицо.
Перед таким натиском не устоял бы и ангел. Не устоял и Арсений Петрович.
Их связь длилась почти год. И они оба были счастливы. Ксения тем, что добилась своего, а Арсений Петрович… она действительно стала его лебединой песней. Такой бури чувств он не ожидал от себя сам. Она разбудила в нём некую силу, которую он давно уже считал благополучно почившей, и целый калейдоскоп абсолютно новых ощущений, от неловкости — к нежности, и к мучительной страсти.
