— Что произошло, это девчонка вас так, босс?
Я до сих не понимаю, о чем толкует охранник. Лишь случайно вижу, как на белоснежную плитку падают крупные капли крови. Откуда это? Кручу головой и понимаю, что руки в мелких порезах стеклом. Капля за каплей кровь капает на пол и образует небольшие лужицы. А мне не больно! Я не чувствую физическую боль. Меня раздирает душевная боль за моего мальчика. Он теперь лежит там, один, в палате. Его молодое тело пришла забрать старуха с косой. Она в очередной раз от меня забирает тех, кого я безумно люблю. Прости, Сонька, не смог уберечь твоего пацана. Хреновый из меня отец. Я не достоин носить это почётное звание. Природа умнее, она знает, что делает.
С двух лет я растил этого сорванца, полюбил как родного. А после неожиданной болезни Сони полностью взял на себя заботы о парне. У него были лучшие репетиторы, лучшая гимназия в городе и высшие награды за достижения. Малой меня никогда не разочаровывал. И пусть я всегда много работал, Давид не роптал. Он всегда находил время и для учёбы, и для развлечений. И это я виноват в том, что за глобальным проектом нашей компании не заметил, как парень влюбился, как слетел с катушек, помешавшись на девке. Был бы его биологическим отцом, то с уверенностью бы сказал — моя копия. Но, увы.
Давид был сыном моего армейского друга. Нас связала очень репкая мужская дружба. Он стал моим настником, помог стать твёрже и увереннее в себе. Мы многое с ним прошли. И я гордился тем, что имею такого товарища.
После солдатской службы, Виктор остался в части, его манила к себе война, горячие точки, а позже — служба в полиции. Он слишком рано женился, наигрался в семейную жизнь, развёлся. Но попав в бандитскую перестрелку, был серьёзно ранен и взял с меня слово заботиться о сыне, как о крестнике. Я клятвенно обещал, что не брошу мальца, что сделаю всё, что от меня зависит. Друг умер с верой в то, что его семье ничего не угрожает.
Но вышло всё по-другому. Я не ожидал того, как резко изменится моя жизнь, когда я увижу, а позже проникнуться теплом к семье друга. Давид стал мне сыном. Сонька тоже неожиданно стала для меня той женщиной, которую не хотелось выпускать из кровати день и ночь. Я долго охотился за её аппетитной задницей, прикрываясь встречами с пацаном. Только в этом она никогда не смела мне отказывать. Бывшего она давно не любила, но уважала за героизм. Мне даже казалось, что я совершенно не в её вкусе. Это позже узнал, что она старалась не окунаться с головой в отношения, которые причиняют боль. Она боялась остаться одна. В очередной раз с разбитым сердцем.
Долго я метался. Но однажды болезнь Давида предрешила нашу дальнейшую жизнь. Соню пришлось едва ли не силой загребать к себе домой, когда с воспалением слег мелкий Давид. Она и сама была на грани от переутомления. Она очень и очень заботливая мать. Мне это в ней безумно нравилось. Забрал их к себе домой, так и прижилась Сонька у меня. Больше не пыталась строить из семя даму кремень. Любил эту стерву до одури, любил каждую клеточку этой женщины. А четыре года назад сдыхал на кладбище, когда она сгорела за полгода, оставив на моём попечении пятнадцатилетнего подростка. Полгода я был не в себе. Родители поддержали, пацан тянулся. И я смог выплыть на поверхность, вдохнуть полной грудью и двигаться дальше.
— Давид в коме, сейчас же в больницу. С этой сукой сам знаешь, что делать. Никогда больше чтобы ее не видел, пусть живёт…
9
А потом была очередная пытка. Которую я провалил с треском. Я рыдал в светлой палате больницы, стоя на коленях у кровати, держа похолодевшую руку сына своими не менее холодными руками. Я едва успел ворваться в стены медицинского учреждения, едва успел увидеть его последние попытки держаться на плаву, а потом монотонный звук аппарата оповестил о том, что Давида не стало. Его не стало!
Смутно помню те полчаса после. Именно: после. Потому что тогда меня словно не существовало в мире живых. Я хотел, чтобы меня никто не трогал. Чтобы ко мне никто не прикасался. Мне просто ничего не нужно было.
Меня приводили в чувство долго и настойчиво. Я несколько раз срывался с кушетки, резко садился, словно проснувшись от жуткого сна, и спрашивал о сыне. Думал, что всё случившееся просто какой-то банальный, дикий, но слишком реалистичный сон. Нет, не сон. Это грёбанная реальность, которая затянула меня в чёрные сети отчаяния и мрака. Когда видел в глазах медсестры сожаление — вновь проваливался в темноту, из которой не хотел выбираться. Там было легче. Даже не так: там ничего не было. Вообще.
Похороны были не менее трагичными. И заниматься их подготовкой я тоже не мог. Всё сделали мои проверенные люди. Я же просто сидел в кресле и сжимал пустой стакан из-под водки. Тошно, безумно больно. Ничего не помогало. Ко мне боялись лишний раз подойти и что-то уточнить. Лишь верный Евгений брал на себя огонь и действовал. Парень толковый, и он меня крепко в тот сложный момент поддержал.
Я едва держался. Евгений не отходил ни на шаг. И я понимал, что парню досталось больше всех. Но за это ему и плачу в полтора раза больше. Хотя его помощь порою была просто бесценна. Только вот деньги — единственное, что было у меня и то, чем я мог отблагодарить человека за дискомфорт, который я причинял в невменяемом состоянии.
А потом потянулись монотонные серы дни, состоящие из работы, алкоголя и частых поездок на кладбище. Ничего не помогало. Ничего не спасало, от слова совсем. Сколько бы это продолжалось — я не знаю. Мозг совершенно не работал, не слушался. Я был мыслями в прошлом. Я жил воспоминаниями. В тех пьяных бреднях я видел их, свою семью, говорил с ними. Я рыдал и умолял их забрать к себе. Мои молитвы не были услышаны.
Городская квартира стала для меня чем-то запретным. Я не мог туда заставить съездить. Там была атмосфера, которая напоминала о них. И если со смертью Сони я со временем смирился, продолжал жить в нашей квартире, то теперь словно стена. И эту стену ничто сдвинуть или разрушить не ожжет. Блок в голове. Там всё пропахло ими. Там слишком много воспоминаний. И эти воспоминания убивали медленно, но уверенно что-то в моей душе.
Сейчас же я временно ютился в своей спальне, живя у родителей. Мама с отцом первое время пытались на меня влиять, не помогло. Смирились, не трогали. Отец сдал, мама каждый раз хваталась за тонометр и мерила давление. А я если не пил, то просто валялся в темной комнате и пытался спать. Как жить дальше? Бизнес? Он у меня отлично налажен. И эта стезя меня уже так не вдохновляла. Женщины? Увы, но мысли не о них. Какая-то прострация. Тяжёлый камень на груди и безысходность.
Продать квартиру, в которой столько воспоминаний о них, не смог. Спустя некоторое время смог себя заставить туда наведаться. Заезжал, ходил вокруг да около дома, тоскливо смотрел на окна. Уезжал. Приезжал. Смотрел на окну и уезжал. А в один день смог войти. Ходил огромными просторными светлыми комнатами и сжимал кулаки. Я даже вещи сына не разобрал. Их мне заботливо собрала в коробок медсестра, передала Евгению.
И теперь я видел любимые гаджеты парня, портмоне, какие-то пацанские брелки и полуразбитый мобильник. Пнул ногой коробку и вылетел из комнаты. Меня всё бесило. Гнев не испарился из моего нутра. Мне хотелось выть раненым зверем. На всех, на каждого.
Поездка в супермаркет. Алкоголь. Много алкоголя. А потом путь на кладбище с бутылкой коньяка. Из разу в раз так, этому нет конца. Это меня убивало.
Алина
— Ты готова?
— Да, — кричу из комнаты, — минуту, — хватаю шарф и выхожу в коридор, где уже стоит и ждёт меня Рома.
— Ух ты, — улыбается он, и я довольно улыбаюсь в ответ, понимая, что ему нравится. Не зря провела столько времени у зеркала.
Худшие сутки в моей жизни однозначно научили меня одному: теперь я безоговорочно видела похоть в мужских глазах, смотрящих на меня. Я могла различить её и физически почувствовать. До этого я, как и все наивные девочки, не сильно загружала свою голову, допридумывая романтический бред за мужчин. Теперь всё было чётко, и мужчин я боялась.
