Я открываю дверь, да так и застываю на месте. Потому что на пороге стоит Сашка, и мне сразу же становится неловко и за растянутую темно-бирюзовую футболку, и за короткие домашние шорты, и за небрежно собранные в пучок волосы. Правда, он этого как будто не замечает, скользя взглядом по моему подбородку вниз.
– Ты забыла, – с договором в руках, он протискивается внутрь и сообщает с виноватой улыбкой: – а я проголодался. Собирайся.
Я сдаюсь без боя, потому что у меня нет ни единого шанса отказать Волкову, который всегда с легкостью очаровывал лиц женского пола. Начиная от капризной пятилетней сестры Глеба, заканчивая непримиримой бабушкой Полей из соседнего двора. Так что я останавливаю выбор на стильном черном платье с тонкими бретельками и глубоким треугольным вырезом. И быстро наношу естественный макияж, чуть тронув губы бежевым блеском.
Мы направляемся в тихое уютное место, где практически нет посетителей, и я эгоистично надеюсь не встретить здесь знакомых. Саша помогает мне снять куртку, придвигаясь чуть ближе, чем необходимо, и опаляет мятным дыханием мою оголенную шею. Он не затягивает этот интимный момент и практически сразу отстраняется, только мои щеки все равно пылают, выдавая смущение с головой.
– Волков, завязывай. Я все твои уловки еще со школы знаю, – мягко журю его, опускаясь на отставленный для меня стул и не слышно выдыхаю, пока успокаивается ускорившийся чуть ли не в два раза пульс.
– Зачем? Тебе же нравилось, – он задает резонный вопрос, а я не успеваю на это ничего возразить, потому что за спиной раздается пронзительный визг, разбивающий наше уединение.
– Лизка? Истомина?! Ты что ли? – я нехотя оборачиваюсь, наблюдая за тем, как бывшая одноклассница, облаченная в униформу официантки, отлепляется от барной стойки и фланирует к нам с подносом.
– Здравствуй, Лена, – я приветствую Смолину нейтрально, пряча глубже глухое раздражение от воспоминаний о борьбе за место под солнцем, которые до сих пор свежи, как будто последний звонок был только вчера.
– Давно приехала? Почему не позвонила? – с энтузиазмом щебечет однокашница, и я ей даже завидую: неужели забыла, как мы подрались на выпускном?
– Ночным рейсом, – лаконично сообщаю я и не нахожусь, что спросить в ответ. Мне совершенно не интересно, какой университет заканчивала Лена, сколько у нее детей и что заставило ее пойти работать в ресторан.
– Лизка! Тихушница! – заметив обручальное кольцо у меня на пальце, верещит на все кафе Смолина, а я морщусь от такой бестактности и ничего не могу поделать с грубым вторжением в мою личную жизнь. Слова липким комом застывают на языке, тем временем, Ленка продолжает мешать немногочисленным клиентам своими восторженными воплями. – Надо же, за Волковым пол Краснодара гонялось! И когда ты успела его захомутать?
– Лен, принеси нам водички, пока мы с заказом определимся, – сжалившись над моей злобно пыхтящей тушкой, вмешивается Волков и одним властным жестом отсылает Смолину. Вроде бы ни к кому не обращаясь, он констатирует: – Эта и мертвого в могиле достанет. Ну, рассказывай, как там Андрей Вениаминович.
– В порядке, – я с удовольствием меняю тему и начинаю повествовать о спокойных буднях отца. – С работой не переусердствует, свалил свои обязанности на управляющих. Второй раз не женился, но живет с женщиной. На выходных они ездят на дачу, нянчат внуков и выгуливают ретривера Рекса.
– Так что твой папа стал дедушкой.
– Целых три раза. Причем без моего в том участия, – заливисто смеюсь я и пропускаю сквозь пальцы короткие темные пряди, потому что мне обязательно нужно занять чем-то руки. Вытираю выступившие на глаза слезы и перехожу на заговорщический шепот: – А еще Тамара каждое воскресенье печет для отца пирог с вишней, представляешь? Неважно, метель за окном или ураган, не имеет значения, как она себя чувствует, но в доме обязательно должен быть вишневый пирог. Потрясающая женщина.
– Потрясающая, – эхом откликается Волков и невольно сдирает верхний слой со все еще кровоточащих старых ран: – а мама как?
– Давай не будем о ней, – я обнимаю себя за плечи и, глядя в наполненные тревогой темно-карие глаза, признаюсь: – мы не общаемся.
И, поддавшись необъяснимому порыву, как на духу выкладываю, что она сменила номер четыре года назад и не сочла нужным об этом сообщить. А я очень переживала, звонила несколько раз на дню, все время натыкаясь на нейтральное «телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети, вы можете оставить свое сообщение». И не сдавалась ровно до тех пор, пока случайно не наткнулась в фейсбуке на фотографию счастливой семьи, отдыхавшей на Майорке. На фоне океана в белоснежном купальнике стояла моя мать. С другим мужчиной. И с дочерью, которая, очевидно, была ей куда нужнее никчемной меня.
Закончив рассказ, я перевожу дыхание, а Саша судорожно сглатывает, отчего кадык дергается на его атлетической бронзовой шее.
Глава 8
Лиза, 14 лет назад
Когда тебе восемь – весь мир против тебя.
Когда тебе тринадцать – ты против всего мира.
(с) к/ф «Сестры».
Пару недель назад мне исполнилось четырнадцать, я с гордостью получила бордовую книжицу под названием «паспорт», и, видимо, жизнь решила, что я достаточно взрослая для ее д***ма.
Этот хмурый ноябрьский день ничем не отличается от вереницы таких же. Я сижу в своей комнате, качая ногой, и безуспешно бьюсь над системой уравнений. К слову, математика никогда не была моей сильной стороной. Около полудня с грохотом хлопает входная дверь, и я с удивлением вслушиваюсь в папин голос. Обычно он не приходит домой на обед, потому что, во-первых, он очень загружен в своем офисе. Ну, а во-вторых, отношения родителей далеки от идеала. Когда-то приносившие эйфорию походы в кино канули в лету, совместные ужины стали редкостью, а букет цветов отец приносил маме года так три назад.
– Вера! – басит отец на всю гостиную, а я подпрыгиваю в кресле и поджимаю под себя ноги. Становится неуютно от нехорошего предчувствия, стянувшего обручем грудь. – Ты ничего мне не хочешь объяснить?
Я не слышу, что отвечает мама, но мне необходимо это знать. Поэтому я откладываю тетрадь в сторону и на цыпочках выхожу в коридор. Прижимаюсь боком к стене и задерживаю дыхание, когда папа срывается на крик.
– Отвлекись ты от своего дурацкого сериала! – негодует он, хватая пульт и все-таки выигрывая у телевизора битву за внимание собственной супруги. – Почему у меня на работе каждый второй говорит, что жена изменяет Истомину?
Желваки на его скулах ходят, руки сжаты в кулаки, а я поддаюсь липкой панике и прекрасно понимаю, что мой иллюзорный мирок вот-вот рухнет.
– Потому что это правда, Андрей, – спокойно произносит мать и вручает отцу небольшую белую бумажку, при виде которой его брови изумленно ползут вверх. – Я развожусь с тобой.
– Повестка в суд? Серьезно?
Пространство вокруг меня плывет, паззл никак не складывается, и я не могу осознать, что черное – это белое, белое – черное, а мы уже давно не любящая друг друга семья. Сейчас хочется кричать, бить посуду и совсем не хочется видеть никого из родных. Так что я возвращаюсь в комнату, накидываю толстовку с капюшоном, засовываю сиди-плеер в ее бездонный карман и опрометью скатываюсь по лестнице на первый этаж. Папа что-то кричит мне вслед, но я не слушаю. Выбегаю на улицу и несусь вперед, не разбирая дороги. И едва ощущаю, что сверху падает мерзкий колючий мелкий дождь, пробирающий до костей.
Я бреду в никуда, глотаю соленые слезы вперемешку с водой и на всю громкость врубаю «Комиссара». Пробирающий до мурашек голос поет «А помнишь наш вечер и белый снег, ложился на плечи тебе и мне, шел первый и теплый снег декабря, тогда я не знал, какая ты дрянь», когда по узкому тротуару мимо пролетает парень. Он цепляет меня своей огромной спортивной сумкой, я впечатываюсь ладонями в стеклянную витрину и, выплескивая всю злость на случившееся в доме родителей, кричу ему в спину: «Придурок!». Он молча продолжает свой путь, я же спотыкаюсь, не замечая булыжника, и пропахиваю сантиметров тридцать асфальта. Еще больше раздирая дырявые модные джинсы и стесывая колени в кровь.
