И незаметно, но быстро сестра отдалилась от Катюшки, переняв мамину манеру морщиться, глядя на нее, и совсем не по-детски шпынять по мелочам.
А папа не приходил.
Они как-то общались с мамой, это девочки знали точно, потому что каждый раз после их встреч мама долго кричала, обвиняла его в чем-то и обзывала разными злыми словами, но Катя не видела его очень долго.
И не к кому было пойти со своим горем.
Она тихонько плакала каждую ночь в подушку, оттого что никак не могла понять, что же такого натворила ужасного, что ее все разлюбили!
Это потом, много лет спустя, взрослая и мудрая Катерина понимала, во что превратили родители жизнь двоих маленьких девочек.
А тогда… Мама взвалила на двенадцатилетнюю Лиду всю тяжесть своей несостоявшейся личной жизни, пропитанной ненавистью к отцу и нескончаемыми обвинениями, сделав из старшей дочери поверенную подружку. Мать стала выпивать вечерами после работы и, усадив дочь рядом, часами жаловалась на жизнь, вселяя в ребенка уверенность, что отец – последняя сволочь, а Катерина как две капли воды похожа на него, его обожаемая доченька! А вот Лидочку не замечал!!
Весь этот бред брошенной обиженной женщины, как поток помоев, вылился на двенадцатилетнюю девчушку, исковеркав ее сознание, да и жизнь в целом.
К тому же мать взвалила на сестру все хозяйские дела, действительно много работая, а вечера предпочитая проводить за рюмкой, смакуя свои несчастья. И старшая дочь, наслушавшись этого, стала видеть в Катерине источник вечного раздражения и недовольства, тем более, в силу малолетства, та не могла разделить с ней все хозяйские заботы.
Отца Катя увидела через полгода.
Родители развелись и поделили между собой детей, можно догадаться как.
Катюшка с папой прожили вместе три непростых месяца. Холостому мужику, много работающему, живущему на съемной квартире, пользующемуся успехом у женщин, совсем не до семилетнего ребенка, о котором надо, между прочим, заботиться. Но он старался как мог.
Ее перевели в другую школу, рядом с домом, где они жили. Туда и обратно она ходила сама, без сопровождения, как и большинство детей в те годы – ключ от квартиры на шее, на длинном черном шнурке, чтобы, не снимая, открывать дверь. Ела в основном яичницу, которую научилась готовить, или разогревала то, что имелось в наличии, в кастрюльках. «Наличие» появлялось редко, когда тетя Оксана, папина подруга, приходила в гости и готовила.
Женщину, как и всех остальных, кроме папы, Катька тоже раздражала. Девочка к тому времени привыкла к подобному отношению и не удивлялась, окончательно уверившись, что таки сотворила нечто ужасное, про которое все знают, и простить ТАКОЕ никак нельзя, а значит, и любить ее нельзя!
И жила теперь с этим знанием.
Откуда же понимать ребенку, что тетя Оксана имела свои бабские виды на отца, куда ну никак не входила восьмилетняя девочка от первого брака.
Настало лето, и деть Катерину было совсем некуда. Родители папы, ее бабушка и дедушка, жили далеко – в Латвии, и к ним почему-то отправить ребенка никак нельзя, к маме – нечего и думать! О лагере мужчина не позаботился, и болталась дочь целыми днями на улице, предоставленная сама себе и рассеянному пригляду соседки, у которой свои дети имелись в количестве двух душ.
Вот тогда и наступил тот самый день!
Если бы она знала, как изменится жизнь, обязательно спросила бы взрослых точную дату, но маленькая Катерина не догадывалась и предположить не могла, что произойдет тем днем, поэтому и не уточнила дату и час «рубикона».
Всем своим существом чувствовала, что надвигается что-то плохое, мрачное. Что это может – ну а вдруг! – оказаться «хорошее», привыкший к исключительно плохим переменам ребенок и не рассматривал как вариант.
Папа все чаще смотрел на нее задумчиво и грустно, тяжело вздыхал, отводя взгляд, гладил по голове большой теплой ладонью и снова тяжело вздыхал. А девочка замирала пойманным кроликом, ожидая беды.
И она не замедлила явиться – ждали? – пришла!
Однажды он так повздыхал, повздыхал, погладил, погладил по голове и печально сказал:
– Катюша, тебе надо собрать вещи. Отвезу тебя к бабушке.
– В Латвию? – удивилась та.
– Нет, – покачал головой папа и загрустил еще больше. – К Ксении Петровне. Маминой маме.
– Нет! – забыла дышать от ужаса Катерина.
Свою бабушку, Ксению Петровну Александрову, она видела два раза в жизни, и этого вполне хватило. Вот более чем!
Суровая, холодная, неулыбчивая, высокая, худая старуха, основным жизненным кредо и принципом которой являлась жесткая дисциплина и порядок!
Дисциплина, порядок, подчинение наистрожайшему жизненному расписанию!
Дети, как разрушители двух священных постулатов, представляли для нее кровных классовых врагов, со всеми вытекающими из этого последствиями и мероприятиями по полному перевоспитанию. Даже от воспоминаний о тех двух встречах Катьке становилось плохо и холодно в животе!
– Пожалуйста! Папочка! Не отдавай меня бабушке! Я буду очень хорошо себя вести! – стараясь не заплакать, взмолилась она.
– Да куда еще «хорошо»! – возмутился папа. – Ты и так как идеальный ребенок себя ведешь! Господи! – выдохнул он и сильно прижал дочь. – Бедная моя девочка! Что же мы с матерью с тобой сделали!
– Папочка, ты меня не отдашь? – девочка в надежде обвила его шею ручонками.
Она так надеялась!
– Я не могу, детка, – у него слеза потекла по щеке. – Мне надо в командировку, а оставить тебя не с кем. Это всего на месяц!
В квартире у бабушки пахло дезинфицирующими средствами, немного хлоркой, лавандой и еще чем-то, относящимся к чистоте, возведенной в степень больших чисел.
Катьку оставили стоять в коридоре, возле сумок с ее барахлишком. Она давно хотела в туалет, писать, но боялась и звук издать, переминалась с ноги на ногу, а сердчишко билось от страха быстро-быстро и громко, она его слышала.
Взрослые ушли в кухню, закрыли за собой дверь, о чем-то долго говорили, оставив ее в прихожей.
– Стой здесь! – приказала бабушка внучке.
И так это сказала, что та приросла к месту и ни за что, ни за что не сдвинулась бы ни на сантиметр, даже если б описалась или сердце выскочило из груди.
Дверь, отделяющая кухню от коридора, открылась, вышли бабушка и папа.
Отец чмокнул дочь быстрым поцелуем в щеку, погладил по голове и молча вышел из квартиры. Долгую ужасную минуту женщина и девочка смотрели друг на друга.
– Иди за мной! – нарушила молчание приказом Ксения Петровна, возвращаясь в кухню.
Катьке предстояло еще узнать, что разговаривала бабушка Александрова только таким тоном, в форме приказа, не допускавшим ни малейшего намека на возражения.
