– Я же говорю, нужно понимать, чего ты хочешь, – повторила Алёна.
Это разговор состоялся позавчера. Вышел каким-то скомканным, неловким, и совсем недолгим. Сёстры присматривались друг к другу, и говорили то, что не находило понимания в другой. Алёне было трудно общаться, а, может быть, банально не хватило желания хотя бы попытаться найти общий язык с младшей сестрой. Она её пугала, заставляла вспоминать и от этого в голове билась испуганная мысль, что она зря приехала, что зря решила воскресить прошлое, даже если из благих побуждений. И хотелось убежать.
Но, наверное, если бы поддалась тому самому детскому страху, и убежала ночью, не дождавшись похорон, всю оставшуюся жизнь корила бы себя и считала трусихой. А ей необходимо верить в то, что она смелая и уверенная в себе, чтобы жить, как прежде. Чтобы вернуться к работе, к Вадиму, и с лёгкостью разрешать проблемы, свои и чужие. Нельзя терять веру в себя, в свои силы, никак нельзя.
За разрешением на захоронение, всё же пришлось отправляться к следователю. Алёна потеряла несколько часов в здании Следственного комитета, успела насидеться в коридоре, насмотреться на мужчин в форме, они проходили мимо неё, деловые, с кожаными папками под мышками, посматривали с любопытством, Алёна даже переживать начала, может, она как-то не так выглядит, раз её с таким интересом рассматривают. Но она выбрала самое скромное и самое тёмное платье, что привезла с собой. Но, видимо, всё равно привлекала внимание.
Следователь, наконец, появившийся в своём кабинете, даже не извинился за то, что заставил ждать почти два часа. Зато принялся снова задавать вопросы, вроде и, не обращая внимания на то, что Алёна почти на каждый отвечает: «Не знаю».
– Я просто хочу похоронить мать и уехать, – сказала она, в конце концов. – У меня работа в Нижнем, семья.
– Понятно, – равнодушно кивнул усатый мужчина лет пятидесяти, не поднимая глаз от своих записей.
– Моя младшая сестра живёт здесь, время от времени она появлялась у матери дома. А я не встречалась с ней двадцать лет.
– Сестра вам что-нибудь рассказывала?
Подставлять Зою не хотелось, но и отнекиваться вряд ли бы получилось. Поэтому Алёна уклончиво проговорила:
– Рассказывала, что в квартире творился бардак. Мать пила, последние годы практически беспробудно. И меня эта информация совсем не удивила, если честно.
Следователь на неё посмотрел.
– И вы ни разу не приезжали в город за все двадцать лет?
Алёна всё-таки вздохнула, вздох вырвался сам собой.
– Меня не было в городе четырнадцать лет. Я уехала, когда мне исполнилось семнадцать. Окончила школу и уехала.
– Какую школу оканчивали?
Это очень напоминало допрос, и заставляло насторожиться.
– А в чём дело?
– Ни в чём, – спокойно отказался он. – Для протокола.
– Интересно, зачем вам для протокола моя биография?
– Алёна Викторовна, вы успокойтесь. Это стандартные вопросы. Школу там же оканчивали, в посёлке?
Алёна сверлила взглядом его равнодушное лицо, после чего нехотя ответила:
– Нет. С десяти лет я находилась на воспитании в местном детском доме. Мать лишили родительских прав в отношении меня. Тогда детей у неё было трое, я самая старшая, она не справлялась, и меня забрали. А двоих младших оставили с ней.
– Ясно.
– Что вам ясно? – разозлилась Алёна.
– Что ничего хорошего в вашем детстве не было.
Алёна невольно поморщилась. Негромко проговорила:
– Ценный вывод.
Мужчина, наконец, оторвался от своих записей, поднял голову и на Алёну посмотрел. Очень внимательно.
– Лицо мне ваше знакомым показалось, вот и заинтересовался.
Алёна примолкла, нахмурилась. Глаза в сторону отвела, хотя, делать этого не стоило, знала, что не стоило. А мужчина закрыл папку с делом, прихлопнул её ладонью. А Алёне сказал:
– Не надо нервничать, Алёна Викторовна. Я много кого встречал, много чего помню, профессия у меня такая. А тут всё совпало. Лицо ваше мне знакомым показалось, фамилия вашей матери… У вас ведь теперь другая фамилия?
Алёна смотрела на него, понимала, что её взгляд может казаться обречённым. Повторила:
– Я просто хочу похоронить мать и уехать. И больше никому ничего не напоминать. Себе в первую очередь.
– Город маленький, сами понимаете, – проговорил следователь. Алёне начало казаться, что он не просто интересуется, а проявляет чрезмерное любопытство. – Это вы сменили обстановку, изменили жизнь, повзрослели. Вам ни к чему помнить прошлое. И это правильно. А уж за то, что узнал, простите меня. Наверное, не стоило вам этого говорить.
– Наверное, не стоило, – согласилась она, сверля взглядом усатое лицо. А потом ровным голосом сообщила: – Я вас помню. Я не забываю людей. Вы работали с подростками.
Мужчина неожиданно улыбнулся. Кивнул.
– Долго работал. И хочу вам сказать, что у меня тоже хорошая память на людей, на лица. Это, простите, профессиональное. К тому же, большинство моих подопечных так и живёт в этом городе. С некоторыми даже пришлось разговаривать в этом кабинете. Но не так, как с вами, к сожалению.
– Вы считаете, что я тоже ваша подопечная? Насколько помню, наше знакомство ограничилось парой профилактических бесед.
– И, слава Богу, я вам скажу, Алёна Викторовна, слава Богу. Поэтому мне настолько приятно общаться с вами сейчас. Так что, уж простите стариковское любопытство. Больше не стану вас смущать.
Алёна глаза отвела, чувствовала тяжесть на душе. Негромко проговорила:
– Я не умею смущаться. Жизнь не научила.
Хотелось уехать. Господи, как же ей хотелось уехать из этого города. Алёна вышла из прокуратуры, остановилась на крыльце и сделала глубокий вдох. Это нисколько не помогло, было ощущение, что даже воздух в этом городе пропитан её бесконечным унижением и запахами её неудавшегося детства. Не сказать, что после стало проще жить, что билет на поезд что-либо изменил, в один момент сделал её удачливее и счастливее, но, по крайней мере, на ней не стало клейма детдомовки и дочери алкоголички. Алёна просто больше никогда об этом никому не говорила.
На следующий день состоялись похороны. Их даже скромными нельзя было назвать. У могилы стояли три человека, Алёна с Зоей, и тётя Маша, единственная, кто подумал купить цветы. Вся церемония заняла от силы двадцать минут. Крепкие мужички опустили гроб в выкопанную могилу, и принялись споро её закапывать, совершенно не удивляясь тому, что никто из присутствующих родственников не захотел проститься с умершей. Наверное, им было попросту некогда. Тётя Маша всё же промокнула платком глаза, для порядка пробормотала что-то жалостливое, соответствующее моменту, а после положила на образовавшийся холмик скромный букет. Алёна же все эти двадцать минут смотрела, в основном, себе под ноги и раздумывала о том, что не следовало надевать замшевые туфли на кладбище. Теперь они все в песке, а это на них скажется весьма пагубно. Рядом с ней стояла Зоя, молчала и жевала жвачку. На носу тёмные очки, руки сложены на груди, и расстроенной она тоже не выглядит.
– Ну, вот и всё, – вздыхала тётя Маша, когда они отправились назад, к поджидающему их такси. – Схоронили Тому. Алёна, ты же была у следователи, что он сказал? Найдут убийцу-то?
Алёна лишь пожала плечами, сказать ей на этот счёт было нечего, а вот Зоя зло усмехнулась.
– Они и искать не станут. Будто у них делов мало, алкашей да бомжей разыскивать!
Тётя Маша головой качнула.
– Нехорошо это, нехорошо. Надо бы найти.
Младшая сестра кинула на тётку выразительный взгляд.
– Тёть Маш, вы так говорите, будто мы чемодан потеряли. Вот чемодан может и нашли бы, и то… сомнительно. А тут иголку в стогу сена ищи. Алкашей этих – полгорода.
Алёна вышла на асфальт и потопала ногами, в надежде, что песок с туфель облетит. А тётке сказала:
– Вы установкой памятника сможете заняться? – И добавила: – Денег я пришлю.
– Конечно, Алёна, конечно. – Тётя Маша взяла её под руку, даже по плечу погладила. – Ты даже не переживай. Я всё сделаю.
