Сонька моя красивая, ей красиво уложили волосы и даже веснушки выбелили. Теперь подошла моя очередь.
— Доминика, ты вообще! — ахает Сонька, когда Лариса перестает надо мной колдовать. Я подхожу в зеркало и застываю.
Оттуда на меня смотрит незнакомка. У нее алебастровая кожа и черные как смоль волосы. Черты лица тонкие — аристократические, как говорил отец про маму. Странно, почему они мне вспомнились, столько лет я стараюсь не думать о родителях, но иногда вспоминается само собой.
Я знаю, что на праздник должен приехать Тимур. Он пообещал Борисовне, что приедет, я сама слышала. Уверена, он едет посмотреть на меня и надеюсь, что в школу на выпускной поеду в его машине.
Во дворе сигналят, я подхожу к окну, и у меня подгибаются ноги. В ворота въезжает кабриолет Талерова, и на пассажирском сиденье рядом с ним сидит та самая девушка, которую я видела возле его офиса год назад.
Та! Самая! Девушка! Они! Вместе! Целый! Год!
Меня начинает трясти. Я много о ней знаю, Кристина Егорова, топ-модель. Показы, модные журналы, дорогие бренды — в ее жизни есть достаточно, чтобы она еще забрала себе Тимура.
Салон автомобиля завален цветами — Тим купил нам всем букеты, чтобы мы могли вручить их учителям. Он выходит из машины и помогает выйти Кристине. Она прижимается к нему и что-то говорит, а он даже голову наклоняет, чтобы лучше слышать.
В горле пересыхает, в голове стучат молоточки. Сердце как будто исполосовали ножами, и теперь с него медленно течет сукровица. Я бросаюсь в комнату, где мы занимаемся рукоделием, и нахожу ножницы — большие, ими удобно резать ткань. И бегу к себе.
Сбрасываю платье, надеваю трикотажный костюм. Платье вешаю на вешалку и начинаю методично резать его на полоски. Через несколько минут образец дизайнерского искусства превращается в изрезанные лохмотья. Как мои робкие и несбывшиеся надежды. Как мое израненное сердце.
Тут же оставляю туфли, вешаю клатч и бегу. Быстрее, чтобы меня никто не видел. Ныряю в хозблок, забиваюсь за шкаф с припасами — там батарея и достаточно пространства, чтобы поместиться. Я довольно худа.
Запускаю руки в волосы и замираю. Я раньше пряталась здесь маленькая, когда приходили усыновители выбирать детей. Я никогда не хотела других родителей, у меня были мои, родные, и у меня был Тимур.
В хозблоке полумрак, и меня клонит в сон. Уже все давно уехали на праздник, наверное, моего отсутствия никто не заметил. Разве что когда начнут вручать аттестаты, увидят, что меня нет. Хочется плакать, но слез нет.
Когда раздаются шаги, я замираю. Откуда я знаю, что это он? Между нами правда есть связь? Тимур входит в помещение и тихонько зовет меня:
— Доминика, я знаю, что ты здесь. Не надо выходить, просто ответь.
— Да… — шепчу еле слышно, но связь есть, и он меня слышит.
Подходит, сползает вниз по стене и садится на пол прямо в своем безумно дорогом костюме.
— Дай руку, — просит, и я несмело протягиваю ладонь. Он захватывает ее и сжимает своей. — Почему ты не захотела поехать на праздник, Доминика? Это твой выпускной бал, он бывает раз в жизни.
Тим не ругается, говорит спокойно, хотя наверняка он видел, что я сделала с платьем, которое он подарил.
— Потому что мне не в чем, — отвечаю пересохшими губами, — мое платье испорчено.
— Ты обиделась, что я привел с собой Кристину?
У меня нет сил говорить, и я киваю, но Тим об этом тоже знает.
— Ты не должна обижаться на меня, Доминика, сегодня это она, завтра на ее месте будет другая. Я так живу, и я хочу так жить. Главное, чтобы на этом месте не оказалась ты, Доминика. У меня никогда не будет других отношений.
— Почему? — шепчу обреченно.
— Потому что я детдомовский. Подкидыш. Потому что я не знаю, что такое нормальная семья, и ты не знаешь, мы здесь все не знаем. Потому что я моральный урод, который не умеет любить, и который не приучен заботиться о ком-то еще кроме себя, — я не вижу, но я слышу, как он поворачивает голову и смотрит на меня. — Потому что ты — это все, что у меня есть, Доминика. Вот поэтому я приехал с Кристиной.
— Я… — начинаю говорить, но он перебивает.
— Мне тридцать один год, я взрослый мужчина. Я сумею о тебе позаботиться. Но я не позволю тебе ломать себе жизнь рядом с таким, как я, девочка. Ты слишком дорога мне, Доминика, чтобы я оставил тебя себе. И тебе нужно выздоравливать, твоя болезнь затянулась. Тебе надо перестать болеть мной…
«А мне — тобой», — донеслось будто дыхание ветра.
Я верю Тимуру, он тоже верит в то, что говорит, только при этом его рука так сильно сдавливает мою, что мне хочется кричать от боли. И от того, что он со мной прощается.
Мы еще долго так сидим и молчим. Слова лишние, уже все сказано. Моя рука в его руке, и это намного больше, чем было у меня, например, вчера…
Тимур подносит мою ладонь к лицу и на миг замирает, прижимаясь губами. Они у него крепие и сухие, и я стараюсь запомнить каждую секунду этого бесконечно долгого и невыносимо короткого мгновения.
— Прощай, моя Доминика, — он выпускает руку, и меня обдает холодом.
Тимур уходит, мне хочется вскочить и побежать за ним, схватить его за руку, просить, умолять, чтобы не уходил. Но я сижу в тупом оцепенении, боясь пошевелиться, чтобы не сорваться.
Я не должна просить, тогда я стану ему неинтересна. Я обязательно что-то придумаю, когда смогу отсюда уйти.
А пока я его отпускаю.
Эпилог
Сегодня у меня начинается новая жизнь.
Я так долго ждала этого дня, что когда он наступает, принимаю это спокойно и безучастно. Утром встаю, заправляю постель, завтракаю со всеми вместе, как обычно, а потом иду к директрисе. Татьяне Борисовне скоро на пенсию, но она держится молодцом. Выдает мне документы и ключи от квартиры, а еще карту, на которую все это время начислялись положенные мне деньги.
— Доминика, тут еще кое-что для тебя, — мнется Борисовна и кладет передо мной еще одну карту. И я уже знаю, что там.
Деньги. Наверняка много. Деньги, которые оставил мне Тимур Талеров помимо тех, что он оставляет мне в наследство. О наследстве мне еще раньше рассказал его поверенный, который специально для этого приезжал в детдом.
А еще я знаю, что это плата за то, что он год назад разбил мне сердце, когда сказал, что жениться не собирается ни на мне, ни на ком-то еще.
Я складываю в небольшую спортивную сумку документы и карты, а ключи кладу в боковой карман.
— Спасибо, Татьяна Борисовна! — к горлу подступает комок, она обнимает меня, мы некоторое время так стоим.
— Будь счастлива, Доминика, — она не скрывает слез. Удивительная женщина, столько лет работает, а каждый раз плачет по нам, детдомовцам. Выходит, мы все-таки кому-то нужны, если по нам плачут? — Ты не ищи его, ладно? Тимура…
Я знаю. Он сам мне сказал, что я не нужна ему, зачем его искать? Я просто верю, что наши дороги пересекутся сами по себе, надо лишь подождать, что-что, а ждать я умею.
На крыльцо меня выходят проводить воспитатели и кое-кто из работников детдома. Из моих ровесников я здесь самая младшая, так что все остальные уже разъехались.
— Держи, Доминичка, это яблочный пирог, с днем рождения! — наша повариха тетя Галя протягивает мне бумажный пакет, в котором в пластиковом контейнере лежит ее фирменное лакомство. Она печет его всем выпускникам, и я не стала исключением.
— Спасибо, теть Галь! — обнимаю ее, и она смахивает слезу.
Я покидаю детдом с тяжелым сердцем. Двенадцать лет я мечтала уйти отсюда, а теперь, стоило выйти за калитку, уже мечтаю вернуться обратно. Но совершеннолетние не могут оставаться в детдоме, и я ухожу.
Нахожу свой дом не сразу, поднимаюсь на этаж. Медленно проворачиваю ключ и толкаю дверь. Сколько я не была в этой квартире? Два года, с тех самых пор, как меня так неудачно отдали под опеку тетке-аферистке.
В квартире сделан свежий ремонт — последние жильцы сделали в счет арендной платы — но для меня главное, что здесь больше нет моей детской и родительской спальни.
