у краёв глаз и под нижним веком. Её лицо до этого момента румяное, теперь стало заметно краснее, а губы тряслись наравне с остальным телом. Остекленевший взгляд начал оживать, девушка бросила одеяло и кинулась ко мне, крепко сжимая руками.
– Я так испугалась. – Хлюпая носом, произнесла громко Олеся и ещё сильнее заплакала.
Я не ожидал такой реакции, но странным образом не замешкался, а напротив, интуитивно мои руки сошлись за её спиной, крепко обняв.
– Знаю, знаю, я не хотел.
Это не оправдание, но искреннее сожаление. Она приходилась мне не кем, мы были едва знакомы, но уже сейчас я чувствовал, что не хочу её расстраивать и видеть слёзы, если только это, не слёзы радости. Мы стояли в объятиях друг-друга, Олеся никак не могла успокоиться. Я не знал, что ещё сказать, а потому молча вглядывался в декорации ночного города, которые бедно освещались фонарями. Ноябрьский дождь редко забарабанил по стеклу. Ну вот, даже небеса сегодня плачут.
В следующий момент мы уже сидели на диване, и я в подробностях рассказывал свой сон. Он оказался настолько натурален, что хорошо отпечатался в памяти. Все ощущения, каждая деталь и слова того «Незнакомца».
– И тут он говорит…
– Скоро наступит самый важный день в моей жизни!
– Откуда ты это знаешь? – Я удивленно смотрел на Олесю.
– Ты во сне говорил. Я проснулась от того что ты сильно ворочаешься. Глянула на часы, время десять минут четвёртого, решила лечь к тебе лицом, потому что спина была вся мокрая. Но тут ты начал бормотать и дёргаться. Потом сказал эту фразу и с криком выпрыгнул с кресла.
– Наделал я шума.
– Мне как-то не по себе после всего этого. Эти слова и время…
Я прервал Олесю:
– А время тут при чём?
– Мне бабушка говорила, что три часа ночи – это время обратное трём часам дня, то есть времени, когда был распят Иисус. Так же, это время считается самым благочестивым. А три часа ночи наоборот, разгулом нечистой силы, попытками дьявола насмеяться над святой Троицей. Поэтому активность демонов в это время самая сильная.
– Олесь! – Моё лицо наполнилось скепсисом. – Я не сомневаюсь в мудрости твоей бабушки, но это лишь поверье. До подлинно не известно существовал ли Иисус, вообще. Я, конечно, не буду утверждать обратного, но не удивлюсь, если он является просто персонажем фэнтенези книжки того времени. Все случившееся это просто совпадение, следствие стресса, полученного в ходе последних событий.
– Но бабушка говорит…
Я снова перебил Олесю:
– Тебе надо перестать забивать голову всякой ерундой. Ты любишь ужастики?
– Да.
– И ужастики поменьше смотреть, а то ты слишком впечатлительная. Вон, я тебя умудрился напугать похлеще всяких демонов, и даже текст какой зачехлил. Такой ещё придумать надо, – я пытался разредить обстановку и видя, что девчонка начала немного улыбаться, продолжил. – А с кресла как сиганул, да мне с таким прыжком, только на олимпиаде выступать.
– Ты главное, руки вперёд вытянул, пролетел по залу и растянулся на полу, только гузно к верху торчало.
– Гузно? Что это за слово такое?
– Ну попа в смысле, у меня бабушка так всегда говорит.
Тут мы притихли, оба расплылись в улыбке и сильно рассмеялись. Обстановка разряжена, вот только кто её разрядил, теперь сказать трудно. Я дал Олесе другую футболку, та насквозь промокла, и мы снова улеглись спать, только теперь на диван и с включённым телевизором. Уложить её одну, после всего случившегося, точно бы не получилось. Да и я, со всем своим скепсисом, как бы не хорохорился, что в то не верю, а это всё чушь, один уснуть вряд ли бы смог. Ведь послевкусие от кошмара, оказалось настолько явным, что в дальних уголках зала, ещё чудилось еле ощутимое присутствие человека из сна, если конечно, это был человек.
Ночь, наконец закончилась, и хоть за окном ещё темно, утро вступило в свои законные владения. Произошедшее несколько часов назад, всё же оставило свой след, но теперь уже не такой явный. Мне не хотелось об этом думать и акцентировать внимание, а потому ночной инцидент на некоторое время остался там, где ему и положено – в прошлом. Сейчас, когда стрелка часов чуть лишь перевали за шесть, а сон окончательно покинул меня, я стоял на кухне и смотрел в нечёткое отражение в окне. В нём виднелся человек, маленького роста, с ещё более маленьким весом в небольшие сорок семь килограмм. Худощавый, всю сухостойкость которого, хорошо подчёркивали сильно выступающие ребра. Я никогда не был Аполлоном, зато был сыном своего отца, его точная копия в этом возрасте. Сфокусировав зрение за отражение, я поглядел на улицу, где всё ещё шёл дождь. Он не стал идти быстрее, но и не замедлил свой ход, а также монотонно, тихим сапом продолжал накрапывать, задавая настроение всему оставшемуся дню.
Я подлил воды в чайник, снял свисток, чтобы ненароком не разбудить Олесю и поставил греться. И хотя мой организм уже перешёл в фазу бодрствования, кофейку попить всё же стоило. Ведь чувствовал, я себя под стать погоде: уныло, устало и разбито. Усевшись за стол, меня мысленно начало возвращать во вчерашний день, а конкретно, к виновнице последних событий. Я перестал думать о бабе Клаве в тот самый момент, когда захлопнулась входная дверь, и мы с Олесей остались один на один. Её смерть стала полной неожиданностью, даже с учётом того, что старушке было восемьдесят лет. Складывалось стойкое ощущение, что всё неправильно, всё пошло не по плану, будто она не должна была умирать сейчас. Конечно я понимал, это всего лишь непринятие, стадия отрицая, мне не хотелось мириться с происходящим. Но наравне с этим оставались вопросы, требовавшие ответов и получить, которые в данный момент не представлялось возможным. Далее мне вспомнились наши с бабой Клавой посиделки и чаепития, разговоры не о чём и редкие праздники, которые мы встречали вместе. Её интересные истории из жизни: иногда забавные, иногда поучительные и совсем редко трагические. Я сильно прикипел к ней, она стала мне как родная бабушка, хоть и не по крови. И вот теперь её тоже не стало. Если подумать, я нуждался в ней больше, чем она во мне, и от этого становилось ещё тоскливее.
Из раздумий меня выдернул закипевший чайник, крышка под давлением пара подскакивала и гремела на всю кухню. Я навёл кофе, как всегда с одной ложкой сахара, кинул ломтик лимона, выключил свет и пошёл обратно. В зале, в свете плазменного телевизора, мирно посапывала Олеся. Она полностью закуталась в одеяло, из-под него торчали только часть головы и левая, а может правая, разобрать трудно, нога. Будить её сейчас нет смысла. До семи часов ещё сорок минут,
