я совершенно не знаю, где столько взять. Так что, нет, не в норме.
Вот где собака зарыта. Деньги.
Я столько раз слышал от женщин это слово, что если собрать каждое в одну большую гору и спрыгнуть с ее вершины, то можно запросто разбиться.
Деньги. Доллары, евро, рубли, юани. Никогда бы не подумал лет двадцать назад, что скажу вот так: но порой деньги — реальное зло.
Меняю положение ног и опускаю ладони на подлокотники кресла. Жду.
Ну же, начинай намекать, как тяжко тебе живется. Что надо сделать операцию любимой бабушке, собачке, оплатить сухпаек голодным детям Зимбабвы или еще какая-нибудь слезодавильная причина.
Но она молчит.
— Насколько большая сумма? — делаю вид, что меня это волнует, хотя после стоп-слова интерес к молодой нимфе резко поугас.
Настроение у меня сегодня такое — раздражительное.
Нет, я никогда не против проспонсировать красивой девушке ринопластику, чтобы она, по ее мнению, стала более красивой. Или новую грудь. Или поездку в жаркие страны. Подарить тачку. Но когда она говорит об этом честно, не прикрываясь мнимым благородством. Терпеть не могу ложь. А с некоторых пор особенно.
Была у меня не так давно одна вот такая, которой «ничего от меня было не нужно», и чем это все в итоге закончилось?
— Очень много? — напоминаю снова о себе.
— Очень.
— И сколько?
— Тридцать тысяч долларов.
Ну, прямо скажем — не состояние. Но если столько надо на грудь, то грудь как минимум должна быть из платинового силикона.
— На благие цели, наверное? — откровенно стебусь.
Она на секунду зависает. Наверняка обдумывает, как бы обставить все в более выгодном свете.
Ну же — жги.
— Я, наверное, пойду, — вдруг выпаливает она и поднимается с кресла. Быстрым шагом преодолевает гостиную и прямиком к входной двери. Натягивает туфли на высокой шпильке, поднимает с пола полупустой пакет.
Эй, а где трогательная история о плане спасения мавританских мартышек из лап браконьеров?
А единственная бабушка? Она же должна жить!
Я уже попкорн жариться в мысленную микроволновку забросил и тут такое.
— Простите еще раз. Ну, — кивает на мой голый торс, и я впервые за весь вечер замечаю, что в глазах ее мелькает проблеск женского интереса, который она, впрочем, тут же стирает с хорошенького личика. — Я верну вам рубашку.
Дергает ручку двери, но та, конечно, не поддается, и я, как джентльмен собственноручно помогаю ей покинуть мою холостяцкую берлогу, стены которой не впитают сегодня страстные женские стоны.
— До свидания, Илья Романович, — цокая шпильками, грациозно уходит по гулкому холлу.
— Может, тебе такси вызвать?
— Не нужно, я сама. Еще раз простите.
Закрываю дверь и понимаю, что ничего не понимаю. Вот ровным счетом ничего.
Проклял меня кто-то, что ли.
Глава 7
— Погляди-ка, дубль два, — на стол падает свежий выпуск вчерашней газетенки «Сплетни столицы».
Даже не хочу смотреть, что там.
— Сколько ты будешь приносить сюда этот низкопробный шлак?
— «Наш брак с Ильей был ошибкой, но я благодарна ему за опыт. С ним я поняла, какой мужчина мне НЕ нужен», — цитирует Дэн противным голосом конченой суки, и у меня срывает забра́ло.
Резко разворачиваюсь на вращающемся кресле и хватаю пахнущую типографской краской желтую прессу.
«Илья Шторм излишне резок… Совершенно не умеющий слушать… Зацикленный на себе и своей работе… Эгоист… Собственник…»
— Она совсем, что ли, с катушек слетела? Какого черта она творит? — швыряю газету в корзину для бумаг, и та, как назло, приземляется аккурат снимком вверх. Снимком моей бывшей жены, которая за какой-то хреноматрицей взялась ловить хайп на моем имени.
Это я был резок?
Я, который не выставил ее из дома взашей? Не отыскал ее напичканного разного рода херней качка и не навалял ему по намазанной автозагаром роже?
Я — эгоист?!
— Слышал, что за подобного рода «откровенные» интервью башляют они прилично. Если разоримся, наберу их контору, у меня много пикантных историй скопилось. Или в «Пусть вещают» — там вообще золотая жила, — Денис падает на кожаное кресло и, состроив страдальческую мину, прислоняет к виску запотервшую банку энергетика. — Ты когда-нибудь пил самбуку после «винчестера»? Такое чувство, что башку нафаршировали протухшим дерьмом.
— Все это — хрень собачья и ты это знаешь.
— Я-то знаю, но она, видимо, решила, что деньги не пахнут, — пожимает плечом, обтянутым уродливой расцветки рубашкой. — Я всегда говорил, что не верю ей.
— Чья бы мычала. Твоя бывшая трахалась за твоей спиной с тренером.
— Как и твоя.
— А вот это не доказано.
— Знаешь, в чем наше отличие? — тычет в меня пальцем. — Я принял то, что был рогоносцем, а ты нет. Может, потому что ты как осел хранил ей щенячью верность? По крайней мере я знаю, что мы с моей бывшей квиты.
Доля истины в его словах есть. Да, я не ходил на сторону, хотя секса в браке было реально мало. «Болит голова», «устала», «критические дни»… Солгу, если скажу, что моногамность моя истинная натура, я не всегда был верен своим женщинам. Но у меня никогда и не было долгих и прочных отношений. Таких, где верность — главный кирпич в фундаменте пары. С Ириной я хотел поставить крест на блядском прошлом, думал, что получится. Заживем. Может, собачку купим, чтобы выгуливать ее на рассвете после утренней пробежки. Или перед. Или когда там их выгуливают, собаки у меня никогда не было.
Я хотел нормальной семьи, потому что я любил свою жену, только вот она меня цинично использовала.
— Знаешь, я бы все-таки пошел на эту долбаную свадьбу, — Дэн дергает колечко и присасывается к краю банки, с жадностью поглощая ледяной энергетик. — Ка-айф, — вытирает губы тыльной стороной ладони и смачно рыгает.
И этот человек — мой лучший друг.
— Ну заявлюсь я туда — и?
— Посмотришь в глаза
