быть не пытаюсь, и нравится каждому — тоже.
— С тобой все более, чем отлично. Просто ты не для всех.
Последняя фраза повисает в воздухе, наполняя его чем-то ностальгически-сладким, хоть и слегка болезненным. Этот короткий диалог словно вырван из контекста нашего недавнего прошлого, где я пребывала в ошибочной уверенности, что между нами есть отношения и что Камиль заинтересован в них так же, как и я. А когда он говорил что-то только обо мне, как сейчас, я верила в это еще сильнее.
— Я имела возможность в этом убедиться, — буркаю я, отвернувшись к окну. Черт дернул меня поехать с ним, а не на такси. Таксисты обычно не роняют значимые фразы и не пытаются лезть в душу. А если и пытаются, то всегда можно накатать на них жалобу в службу поддержки.
— До сих пор злишься на меня?
Я стискиваю зубы. Злюсь ли я на него? Разве злость — это подходящее слово, когда что-то значимое безвозвратно сломалось? Да, злюсь еще, наверное. Потому что не представляю, как это можно починить.
— Я еду в твоей машине и разговариваю. Что еще нужно? Просто блюду дистанцию. Шутить, как раньше,точно не буду. Тот юмор был рассчитан на избранных, коим ты больше не являешься.
— Еще раз извини за день рождения, — будто не расслышав вызов в моих словах, говорит он. — Кому-то в тот день в любом случае было бы больно.
Горько усмехнувшись, я киваю.
— И, разумеется, этим кем-то должна была стать я. Ведь я не состою с тобой в кровном родстве, и я по натуре сильная. Сильных можно и подвинуть.
— В каком-то смысле ты права. Если встает выбор, двигают тех, кто с большей вероятностью вывезет. А жалеют тех, кого жалко.
— Считаешь, это справедливо?
— Жизнь вообще несправедливая штука, — парирует Камиль. — Еще раз прошу прощения за то, что испортил тебе день рождения. И что после не нашел слов, чтобы нормально извиниться. Порой мне требуется время, что верно оценить ситуацию.
Я обнимаю себя руками. Шампанское растеряло свой обезболивающий эффект, в глазах немного зудит. Да хоть сто раз ты прощения попроси — мое двадцатипятилетие уже прошло и больше не повторится.
— Остановись вот здесь, — глухо прошу я, когда впереди показывается крыша знакомой пятиэтажки. — Хочу пройтись.
Ауди проезжает еще десяток метров и послушно тормозит у обочины. Я сразу же берусь за дверную ручку. Не хочу и не буду на него смотреть.
— Спасибо и…
— Дина. — Рука Камиля перехватывает мое колено и крепко сжимает, останавливая.
По-прежнему не поворачиваясь в его сторону, я глубоко дышу. Один вдох, второй, третий… На четвертом нужно сбросить его ладонь и выходить.
— Вот что тебе нужно?! — со слезами рявкаю я, впиваясь глазами в его лицо.
А дальше все, как в тумане: подлокотник, впившийся мне в ребра, его руки на мне, легкий запах сигарет и крепкий — одеколона, и забытое, но такое жадное трение щетины о подбородок.
Так все неправильно, неправильно, — барабанит в голове. Но кто же ее слышит, эту умную голову, когда вскрылись едва подернутые корочками раны и единственный шанс остановить кровь — это позволить себе слабость?
Позвоночник больно упирается в руль, левая туфля слетает со ступни. Хорошо, что темно, и о себе все еще дает знать выпитое шампанское. Темнота и алкоголь — мои союзники.
Запустив пальцы в волосы Камиля, я сжимаю их так, что ему наверняка становится больно. Как же мало, мало… Мало сигаретного запаха, мало прикосновения его тела, трения щетины… Сейчас даже и не верится, что я целых два месяца без них жила и даже сумела убедить себя, что не слишком-то в них и нуждаюсь. Нуждаюсь, и еще как. Потому что ни с кем, ни с одним из парней, никогда…
— Ну и что тебе нужно? — хрипло осведомляюсь я, дергая бедрами. — Соскучился?
Мой голос — совсем не тот, каким был еще недавно. В нем нет злости, нет отчаяния. За каких-то несколько секунд я превратилась в старую Дину, язвительную, уверенную, соблазняющую.
— Да, соскучился, — глухо подтверждает Камиль, поднимая глаза. В полумраке салона сложно разглядеть его выражение его лица, но яркое мерцание зрачков пропустить невозможно.
Не разрывая нашего зрительного контакта, я дергаю бедрами еще и еще, пока не убеждаюсь в ответной реакции. Камиль сбивчиво дышит, и он меня хочет.
Его руки скользят по моей пояснице, гладят бедра, и затем наши губы сами собой сталкиваются. Если существует точное определение страсти — это про нас сейчас. Бездумная, неконтролируемая, ни имеющая ничего общего с достоинством и здравым смыслом. Когда руки двигаются лишь для того, чтобы ощупать как можно больше в попытке насытиться, в порыве оставить свою метку. Когда голос нужен просто для того чтобы издавать нечленораздельные звуки, и легкие работают только на выдох, но никак не на вдох.
Обхватив мои бедра, Камиль толкает их себе навстречу. Пусть на обоих из нас по-прежнему есть одежда, это не отменяет того факта, что мы уже трахаемся. Я так отчетливо помню, как ощущался его член — возможно, поэтому от нашего столкновения из горла вырывается почти крик. Может быть, поэтому рана внутри меня пока никак не заживет: не просто забыть свой первый оргазм и лучший секс. Как нелегко забыть боль и обиду.
Его руки уже не находятся поверх моего платья: они под ним, трогают мою голую задницу. Я запускаю свои под ворот его толстовки и царапаю ключицы, одновременно прикусывая шею. Взять как можно больше, оставить свой след, может быть даже разозлить. Страсть идеально совместима с болью.
Готова ли я к сексу с ним? Скорее да, чем нет. Всему виной шампанское, вскрывшиеся раны, его внезапная инициатива и темнота.
Откуда позади вдруг появляется вспышка света, и из динамиков звучит стандартная телефонная мелодия. Я помню, что мобильный Камиля всегда синхронизирован с магнитолой.
Придерживая рукой мою поясницу, он подается вперед, и навязчивая трель моментально смолкает. В салоне вновь становится темно.
Ему мог позвонить кто угодно, но я почему-то отчетливо представляю на экране прыгающее имя Ильдара. И этот факт отрезвляет почище нашатыря и ледяной воды.
— Пусти, — выходит из меня шершавым шепотом. В доказательство, что это не часть ролевой игры, я упираюсь ладонями
