правда чистейшая? — Силой…
— Это как? — еще сильнее удивился Бродяга, — ты же совершеннолетняя?
— Да.
— Школу закончила?
— Да.
— Аттестат, там… Паспорт…
— Конечно…
— Слушай, вопрос-то все объемней становится… Ты меня прямо заинтриговала. Давай, рассказывай…
Я отпила еще чая, выдохнула, пытаясь выстроить в голове фразы таким образом, чтоб было понятнее, не смогла и мысленно махнула на это дело. Все равно уже полноценной дурой выгляжу, так чего строить из себя? Или пытаться?
— Я из Демьяново, — начала я рассказывать, — папа магазин держит прямо в деревне… Сам понимаешь, деньги всегда были…
Бродяга кивнул, подтверждая, что понимает. Магазин в деревне — это неплохой бизнес. А в Демьяново народу много живет.
— Ну вот, два года назад умерла мама, отец женился снова…
— С мачехой не поладила? — понимающе перебил Бродяга, но я отмахнулась сердито, не желая терять нить повествования.
— Нет. Она нормальная. Старше меня на два года, только восемнадцать исполнилось, и вышла за отца.
— Погоди… А ему сколько? — нахмурился Бродяга.
— Сорок почти.
— Они встречались, что ли?
— Да прям. Отец приметил ее, еще когда в школу за мной приезжал, в город, и, когда восемнадцать исполнилось, пришел к ее родителям. А они согласились.
— А она?
— А что она? Отец — не бедный, хороший…
— Бред какой… — пробормотал Бродяга едва слышно, но затем кивнул, — продолжай.
— Я училась в городе, здесь, в школе неподалеку… С Аделькой в одном классе. С Рахимовой, — уточнила на всякий случай, и Бродяга опять кивнул, — собиралась поступать, ехать в Москву… Хотела… А отец с полгода назад начал про свадьбу заговаривать. Типа, тебе скоро восемнадцать, пора. Я сначала не воспринимала всерьез, ну какой замуж? Я учиться хочу дальше… А потом… Потом Марат пришел свататься…
— Это тот парень говорливый, что тебя искал сейчас? — уточнил Бродяга.
— Да…
— Вроде, он богатый, и по возрасту тебе подходит…
— Он урод! — меня сорвало на внезапный крик, хотя вообще никогда не повышала голос, за редкими исключениями.
— Поясни, — спокойно сказал Бродяга, потянулся по столу к пачке сигарет, — я закурю.
Интонация не была вопросительной, да это и понятно, он на своей территории, это я тут гостья, но я почему-то кивнула, разрешая.
А он почему-то дождался этого кивка и только потом прикурил.
Выпустил дым, не показавшийся мне противным, хотя отца, курящего в доме, я терпеть не могла. Бродяга прищурился сквозь дым и кивнул, чтоб продолжала.
А я задумалась, как понятнее объяснить свои эмоции по отношению к Марату?
Ясно, что просто назвать его уродом и тварью явно недостаточно, но рассказывать о том, что он мне говорил и что делал… Стыдно до безумия.
Особенно мужчине.
Пусть он мне в отцы годится, этот мужчина, но все же…
Я пригляделась к невозмутимо курящему Бродяге, почему-то думая о том, сколько ему лет. Внешне он выглядел очень взросло: тут и рост, конечно, играл роль, и то, что борода у него с усами густые, закрывали пол лица, делая черты непонятными. А глаза-то голубые, светлые такие… И, наверно, даже красивые…
Я моргнула, понимая, что уже какое-то время смотрю пристально в глаза Бродяги, и он в ответ тоже смотрит, взгляд не отводя. И это, наверно, (нет, даже наверняка!) неприлично…
Моргнула, отворачиваясь смущенно и краснея. И досадуя на себя за это. Вот вечно я, как вареный рак, краснею по делу и без дела!
Что он подумает обо мне сейчас?
— Пей еще, — голос у Бродяги был чуть-чуть хрипловатым, низким таким, понимающим, — и не торопись. Я тебя не собираюсь прогонять…
— Спасибо, — почему-то еще раз поблагодарила я, послушно отпила чай, облизнула губы, потянулась за конфетой, чтоб хоть как-то занять руки и собрать в кучу смешавшиеся мысли.
Что это я?
В глаза его зачем-то уставилась… Глупость какая…
Надо переключиться на Марата опять. Все равно придется все рассказывать, никуда не денешься…
Девчонка пила чай, аккуратно прихватывала печенье из вазочки, щурилась, не скрывая блаженства на лице, на густой смородиновый пар, идущий от кружки.
А Бродяга ловил себя на том, что смотрит на нее, пожалуй, слишком уж пристально, чтоб это считалось просто взглядом на собеседника.
И в голове чуть-чуть, краем, бились вялые мысли, что надо бы тормознуть, не пугать ее чересчур настырным вниманием… И без того натерпелась, похоже.
Реакция девчонки на шутливые замечания была слишком уж показательной, хотя в самом начале ее рассказа Бродяга был практически полностью уверен, что Ляля просто с жиру бесится, как и многие малолетки в интересном возрасте первой любви.
Парень не то слово сказал, написал или подумал, а у них уже конец света.
Но уже через пару мгновений пожалел о своем снисходительном тоне. Слишком уж девчонка взвинтилась.
Бродяга не особо умел обращаться с такими маленькими девушками, да никогда, если подумать, не умел. Даже в щенячьем возрасте предпочитал женщин постарше, реально не понимая, что можно делать с ровесницами. А с теми, кто постарше, наоборот, много чего можно было сделать…
И вот сейчас там, где более взрослая девушка пропустила бы усмешку мимо ушей или поддержала, пошутив в ответ, Ляля обиделась и закрылась.
И Бродяга, проклиная себя на толстокожесть, торопливо переключил ее опять на еду. Может, поест, оттает?
Ляля ела, пила чай, щеки ее румянились, приобретая тот нежный, мягкий оттенок, который свойственен только совсем юным, невинным созданиям, от темных ресниц ложились тени, тонкие пальчики тоже чуть розовели… И Бродяга за каким-то чертом залипал на это все, как ненормальный придурок.
Причем, без всяких там пошлых мыслей и прочего, тут вкусы у него были сформированы раз и навсегда, а именно с нелепым в этой ситуации восторгом, типа: “Надо же, какая! И бывают такие…”
Ляля пару раз вскидывала на него взгляд, опять поражая необычным, кошачьим каким-то цветом глаз, но затем, смущаясь, снова упиралась в чай, словно пыталась на дне кружки что-то отыскать, очень ей нужное.
Смешная, маленькая, рыжая…
Как такое чудо можно вообще обидеть? Это какой тварью надо быть?
— Мы
