Он уже знает, что договорились, потому что я в отчаянии.
Этот сукин сын только что поставил мне мат.
7
Ровно в восемь часов следующего утра мистер Личность стучится в мою дверь.
По правде говоря, он колотит по ней изо всех сил. Как будто он — командир группы спецназа, и ему поручено уничтожить группу обезумевших террористов, чтобы спасти жизни сотни захваченных ими людей.
Я открываю дверь и смотрю на Эйдана.
— Доброе утро, мистер Лирайт. Что за чрезвычайная ситуация?
Нахмурившись, он оглядывает меня с ног до головы.
Поскольку в доме холодно, на мне толстый свитер с пуховым жилетом поверх него, а также спортивные штаны и шарф, но этот мужчина смотрит на меня так, будто у меня на голове пчелиный улей, а на ногах — кожаные шлепки без задников.
— У тебя все хорошо? — интересуется Эйдан.
— Разве я выгляжу так, как будто у меня не все хорошо? Нет, не отвечай. Почему ты пытался выломать мою дверь?
— Я стою здесь уже десять минут.
— Я вижу, твое чувство времени так же хорошо, как и чувство юмора.
Мой гость поднимает руку. На его толстом запястье надеты массивные черные часы. Какая-то спортивная штука, которая отслеживает шаги и шпионит за вами, пока вы спите. Он постукивает по дисплею. На нем — десять минут девятого.
— Десять минут. И в четвертый раз — я Эйдан.
Разве я только что не смотрела на часы на кухне? Они точно показывали восемь часов.
— Извини, — говорю я нервно. — Мои часы, должно быть, остановились.
— А слух отключился?
Поскольку, как видно, это уже наш привычный способ взаимодействия, какое-то время мы стоим и молча смотрим друг на друга.
— Слушай, ты впустишь меня или нет? — наконец требовательно спрашивает Эйдан.
— Я еще не решила.
— Что ж, решай. Я не становлюсь моложе.
Сколько Эйдану лет? Тридцать? Тридцать пять? Трудно сказать. Он в отличной форме в любом случае. Боже, какие огромные бицепсы. И эти бедра могли бы раздавить «фольксваген».
— Да, заходи, — говорю я слишком громко, пытаясь заглушить идиотский голос в голове, восхищающийся этими большими глупыми мышцами.
Избегая его взгляда, я оставляю дверь открытой, поворачиваюсь и иду на кухню. Сажусь за стол, потом снова встаю, потому что не знаю, чем себя занять.
Входная дверь закрывается. Тяжелые шаги пересекают фойе. Эйдан неуклюже входит в кухню и останавливается в паре метров от меня.
Мы начинаем нашу молчаливую игру в «Кто первый скажет что-то странное».
Я не выдерживаю напряжения раньше.
— У меня есть деньги.
Он смотрит на мои пустые руки.
— Мне нужно покопаться на твоем заднем дворе, или ты отдашь их мне сама?
— Знаешь, я думаю, ты солгал, когда сказал, что у тебя нет чувства юмора. Я думаю, ты большой гребаный комик.
— Ты можешь ругаться при мне, если хочешь. Мне все равно.
Я пользуюсь моментом, чтобы помассировать свой пульсирующий лоб, прежде чем вздохнуть.
— Щедрое предложение. Спасибо. А я-то всю ночь не спала, беспокоясь о том, как бы не ранить твою нежную натуру.
— Не за что. И для протокола, моя нежная натура так же прочна, как и мой юмор.
Либо Эйдан пытается не улыбаться, либо у него спазмы в животе. Трудно сказать. У этого человека лицо, как кирпичная стена.
— Ты сказал, что чеком нормально, верно?
Он наклоняет голову.
Сегодня Эйдан одет в другую версию костюма дровосека: расстегнутая на груди выцветшая фланелевая рубашка в черно-красную клетку, которая сочетается с такими же выцветшими джинсами. Его ботинки…
— О нет.
Проследив за моим взглядом, он опускает взгляд на свои ноги.
— Что?
— Ты оставил грязные следы по всему полу.
Эйдан снова смотрит на меня.
— У тебя нет дверного коврика. И на улице дождь.
— Ты верно подметил.
— К тому же, этот пол все равно довольно грязный.
— Извини, но я только что его протерла.
— Когда? Сто лет назад?
Моя шея начинает пылать от гнева. Черт, этот парень действует мне на нервы!
Свирепо глядя на него, я решительно говорю:
— Да, мистер Лирайт. Сто лет назад. Я пойду за своей чековой книжкой. Мне выписать чек на имя Годзиллы или оставить эту строчку пустой?
— Годзилла — самое то, — отвечает он, пристально глядя на меня. — А что я должен написать в квитанции? Леди-дракон с печальными глазами?
Я не могу спорить с первой характеристикой. Но вторая меня раздражает.
— У меня не печальные глаза.
Он некоторое время рассматривает меня, прежде чем сказать:
— Это не мое дело, но если тебе нужна помощь…
— Мне не нужна никакая помощь, — горячо перебиваю я. — Все хорошо. Со мной все хорошо.
— Я не говорил, что это не так, — мягко отвечает Эйдан.
Но его взгляд не так спокоен, как его голос. Его взгляд — будто кулак, колотящий по моей двери, требуя ответа.
— Знаешь что? — говорю я, чувствуя, как колотится сердце. — Не думаю, что это сработает. Прости за неудобство, но я прошу тебя сейчас же уйти.
Дождь барабанит по крыше. Ветер дребезжит в окнах. Где-то наверху хлопает расшатанная ставня, стонут ржавые петли.
После долгого, напряженного момента Эйдан говорит:
— Хорошо, — а потом поворачивается и идет к входной двери.
Я чувствую облегчение, пока Эйдан не оборачивается и не смотрит на меня. Его глаза темные и проницательные. Такое чувство, что они могут заглянуть глубоко в мою душу.
— Но если ты передумаешь, Кайла, у тебя есть мой номер.
Я не знаю, имеет ли он в виду, что я передумаю насчет того, что мне нужна помощь с крышей, или насчет чего-то еще.
Эйдан выходит, закрывая за собой входную дверь.
Как только Эйдан покидает мой дом, я снимаю шарф с горящей шеи и иду в ванную дальше по коридору. Я включаю свет, затем встаю перед зеркалом и смотрю на себя, пытаясь определить, что не так с моими глазами.
Я ахаю от шока, когда вижу уродливые фиолетовые пятна вокруг своей шеи.
То, что прямо под мочкой левого уха, выглядит будто след, оставленный большим пальцем.
~
Пять дней спустя отметины на моей шее полностью исчезли. Я поискала в Интернете причины необъяснимых синяков и нашла кучу, от диабета до дефицита витаминов.
Учитывая мое скудное питание и стресс, которому я подвергалась в последнее время, решаю, что причина в последнем. Вероятно, у меня анемия, что также объясняет усталость.
А еще следы могли остаться после несчастного случая.
Но я не хочу думать об этом. Потому что думать об этом означало бы вспоминать, переживать заново, а я еще не готова. И сомневаюсь, что когда-нибудь буду. Я сложила тот ужасный день в коробку и поставила ее на верхнюю полку в глубине своего сознания.
Помня о том, насколько хрупко мое психическое равновесие, я решаю посещать местную группу по поддержке переживших утрату.
Встреча проводится в центре для пожилых людей. Дюжина или около того складных металлических стульев расставлена по кругу в центре уродливого коричневого коврового покрытия. У стены — шаткий деревянный стол, накрытый белой пластиковой скатертью, с кофейником, чайником и покосившейся стопкой пластиковых стаканчиков. Повсюду развешаны плакаты с улыбающимися пожилыми людьми и напоминаниями о необходимости делать ежегодные прививки от гриппа. Единственное окно выходит на парковку и дождливый вечер за ней.
Когда я прихожу, несколько человек уже сидят на стульях. Судя по тому, как они болтают, я могу сказать, что все они знают друг друга. Чувствуя беспокойство, я направляюсь к столику с кофе и наливаю себе. Пока я раздумываю, остаться или выйти за дверь и быстро сбежать, ко мне подходит женщина и тянется за пластиковым стаканчиком.
— В первый раз? — спрашивает она, наливая себе кофе.
— Да. Вы?
— Ох, нет. Я прихожу в эту группу уже шесть лет.
Она поворачивается ко мне, улыбаясь. Она брюнетка, лет сорока, модная, на каблуках, в костюме от Channel цвета слоновой кости и с огромным бриллиантовым кольцом на пальце. Ее кожа безупречна, а стрижка стоит больше, чем весь мой наряд. Она невероятно хорошенькая.
