Итак, я бегаю в три часа ночи по маршрутам, которые, как я знаю, пустынны, по неподходящим районам города, в тёмных парках и под мостами, миля за милей рискованного поведения.
Неприемлемый риск. Это то, что я бы сказал кому-нибудь другому. Вот что я бы сказал Эдди. Я сижу за столиком напротив неё, читаю ей лекцию о том, что нужно больше есть и заботиться о себе, но я грёбаный лицемер, бегаю по ночам, практически бросая вызов кому-то наброситься на меня.
В поисках адреналина. Вовлекаясь в рискованное поведение.
Так сказал психиатр, тот, кто оценивал меня, когда я уволился из морской пехоты, женщина, которая поджала губы, глядя на меня, вероятно, собираясь сказать мне, что я сумасшедший, но им не позволено так говорить.
Я посмеялся над ней. Я редко прикасаюсь к алкоголю, не курю и не принимаю таблетки, как некоторые мои друзья, те, кто больше не может справляться с этим дерьмом.
— Конечно, леди, — сказал я. — Нет. Высокий риск — это бег, когда вы знаете, что миномётный снаряд уничтожил бегуна на том же маршруте месяцем ранее, — вот только я знал, что то, что она сказала, было правдой.
Поэтому я продолжаю бежать. Я пробегаю мимо затемнённых окон зданий, многоэтажных кондоминиумов и ресторанов, которые закрылись несколько часов назад. Это определённо не тот район, в котором я живу с тех пор, как вернулся сюда, квартира-дыра, которая представляет собой немногим больше комнаты с кроватью и горелкой, временное решение, пока я пытаюсь понять, какого чёрта я делаю в Нэшвилле.
Нэшвилл, штат Теннесси — последнее место, куда я когда-либо думал вернуться.
Эдди — последний человек, которого я когда-либо думал увидеть снова. Я был уверен, что покончил с ней. Теперь я посвятил себя работе на отца, которого презираю, и на девушку, в которую случайно влюбился шесть лет назад.
Та самая девушка, от которой я бежал изо всех сил, чтобы сбежать пять лет назад.
С глаз долой, из сердца вон. Я убедил себя, что, установив дистанцию между мной и Эдди, подавлю ту часть себя, которая болела за неё, но это, чёрт возьми, оказалось неправдой.
Восемь быстрых миль спустя я возвращаюсь в пентхаус Эддисон. Внутри пусто, если не считать швейцара, поднявшего взгляд от книги, которую читает:
— Хорошо пробежались, сэр?
— Чёрт возьми, не называй меня «сэр». Я, чёрт возьми, не офицер, — я перевожу дыхание, пока он лезет под свой стол и достаёт бутылку холодной воды, которую протягивает мне.
Швейцар кивает на одну из татуировок у меня на руке — Орел, Земной шар и Якорь:
— Морской пехотинец?
— Ага.
— Я служил во Вьетнаме, — говорит он. — Молодец. Ты теперь работаешь на мисс Стоун?
— Работаю, да, — смеюсь я, не говоря ему, что я её сводный брат. Наверное, я просто ещё один из её сотрудников.
Швейцар кивает и указывает на его бейджик с именем.
— Я Эдгар, — говорит он. — Если тебе что-нибудь понадобится, дай мне знать, и я достану это для тебя. Я работаю швейцаром в этом здании вот уже десять лет, и я знаю этот город лучше, чем свою собственную семью. Я также знаю всех здешних жителей. Мисс Стоун хорошая девушка. Приносит мне чай из маленького кафе неподалёку от того места, где она записывается в студии, каждый раз, когда приходит туда. Она тоже никогда ничего не забывает. Знает, что я не люблю кофе.
— Это похоже на Эддисон, — говорю я. Я благодарю его за воду и собираюсь направиться к лифту, но останавливаюсь. — Вы здесь единственный швейцар, Эдгар?
— В основном я провожу здесь дни напролёт. Пит обычно работает по ночам, а не я. Но его жена только что родила ребёнка, и он отсутствует до конца недели. Есть кто-то другой, кто будет дежурить в течение дня.
— Значит, у вас двоих — это довольно обычное дело. Ты знаешь всех, кто должен быть здесь.
— Да, сэр.
— Хендрикс, — говорю я.
Эдгар кивает:
— Хендрикс, — повторят он. — Твои родители, должно быть, были меломанами.
— Такой была моя мама, — отвечаю я ему.
Я не рассказываю ему всю историю целиком. Моя мать хотела назвать меня Хендрикс Моррисон. Она была учительницей музыки, которая любила классический рок. Она и мой отец представляли собой странную комбинацию: армейский полковник и музыкант-хиппи. Полковник настоял, чтобы она назвала меня как-нибудь более мужественно. Моё второе имя, Кэннон, было их компромиссом. Я думаю, это было уместно, поскольку артиллерия оказалась моей работой в морской пехоте. Потом все так или иначе стали называть меня «Кэннон». Цыпочки думали, что это как-то связано с размером моего члена.
— Что ж, держу пари, теперь она гордится тобой, — произносит он.
— Я уверен, что это так.
Я не знаю, было бы это правдой или нет. На самом деле, я не уверен, что, чёрт возьми, она подумала бы обо мне сейчас.
— Эддисон не нравится всё это, слава и всё прочее, — ни с того ни с сего говорит Эдгар.
— Она тебе нравится, — замечаю я.
— Она не заносчива, как многие звёзды, — отвечает Эдгар. — Она милая девушка. Ты позаботишься о ней.
Я улавливаю нотку покровительства в его тоне. Забавно, что у Эддисон есть способ заставить людей защищать её. В моём случае защита её означает, что я чертовски уверен, что мне нужно держать своё испорченное дерьмо подальше от неё.
Глава 5
Эдди
Шесть лет и одиннадцать месяцев назад
— А ты как думаешь? — Грейс свешивает ноги с края бассейна, лениво покачивая пальцами ног в воде. Она откидывается назад и выпячивает грудь, её сиськи практически вываливаются из топа бикини, но ей всё равно. Моя старшая сестра великолепна, и она это знает. Она всегда это знала. Почему я стала знаменитой, я никогда не узнаю. Грейс всегда была хорошенькой, с её изумрудными глазами, тёмными волосами и ногами, которые по меньшей мере на фут длиннее моих. Не говоря уже о её сиськах. Я думаю, что она в основном унаследовала ген большой груди, потому что мой нулевой размер никак не подчёркивает мой купальник.
— Что я думаю о чём?
— Да ладно, — говорит она. — Ты знаешь о чём. Или о ком, на самом деле. Наш новый сводный брат.
Я морщу нос:
— У меня нет никакого мнения.
Грейс улыбается.
— Не будь такой паинькой, — произносит она. — У тебя определённо есть своё мнение. Ты просто не хочешь говорить это вслух, потому что это некрасиво, а ты хорошая девочка.
Я тяжело выдыхаю. Все считали меня «хорошей девочкой» с тех пор, как я была ребёнком, включая Грейс. Особенно Грейс. Я хорошая девочка, а она плохая. Грейс говорит это в шутку, но в этом всегда есть доля правды. Наша мать, никогда не видевшая никого иначе, как в черно-белых категориях, навешивала на нас такие ярлыки, когда мы были маленькими. Она ненавидела отца Грейс, и Грейс приняла на себя основной удар. Не помогает и то, что мы с Грейс выглядим как полные противоположности. Или что Грейс полностью вжилась в роль плохой девочки, восставая против всего возможного и приходя домой с татуировками и пирсингом и вообще со всем, что она может сделать, чтобы привлечь внимание моей матери. Чего Грейс не понимает, так это того, что быть хорошей девочкой так же раздражает. Для меня это не так весело, как она думает.
— Я не хорошая девочка, — говорю я.
Грейс смотрит на меня поверх своих солнцезащитных очков и смеётся.
— Уверена, что это не так, Эдди, — говорит она. — Что ты сделала в последнее время, или когда-либо, такого, что делает тебя плохой девочкой?
— Я… — я делаю паузу, пытаясь что-нибудь придумать. Мне всего пятнадцать. Не то чтобы у меня был миллион возможностей побыть плохой девочкой, даже когда я была в туре прошлым летом. — Я пила пиво с Сэмом Кроуфордом в его номере, пока мы были в туре.
Грейс бросает на меня долгий взгляд.
— Ты тусовалась в комнате Сэма Кроуфорда? — спрашивает она. — И он угостил тебя пивом?
Моё сердце подскакивает к горлу. Чёрт. Я не хочу, чтобы у него были неприятности или что-то в этом роде. Сэм на несколько лет старше меня, ему девятнадцать, и он очень милый. Я думала, он попытается поцеловать меня, но он этого не сделал, и, честно говоря, я была разочарована.
