Большие руки охватывают мою спину и талию.
Он обнимает меня так близко, что я чувствую мускусный аромат его одеколона.
Жар, с которым я так старательно боролась, начинает проникать в каждую клеточку моего тела.
— Я не знаю, что происходит. — Пробормотал Датч. — И ты не обязана мне рассказывать, но я здесь ради тебя.
Его слова мягкие, но его хватка на мне крепкая.
Проклятье.
Проклятье, проклятье, проклятье.
Я не хочу ничего чувствовать.
Я хочу оцепенеть.
Я хочу быть одна.
Заботиться о ком-то другом — значит отнять у меня больше, чем я могу себе позволить, чтобы отдать другому. А у меня не осталось ни одной частички себя, чтобы отдать. Ни сейчас. Никогда.
На кратчайшие секунды я позволяю обнять себя.
А потом я отталкиваю Датча.
Его взгляд давит на меня. Он смотрит на меня. Пытается понять меня. Интересно, что он видит, когда смотрит на меня?
Растрепанную девушку. Грязную. В синяках. Истекающую кровью.
Какую бы игру он сейчас со мной ни затеял, у меня нет сил ее разгадывать. Молча оставляю его на тротуаре и спешу вверх по лестнице.
Входная дверь открыта.
Виола стоит там, застыв.
Все тепло, которое появилось от пребывания в орбите Датча, тут же улетучивается. Я преодолеваю оставшееся расстояние между мной и сестрой, гадая, что за отвратительное зрелище держит ее в плену.
Как только я останавливаюсь рядом с ней и заглядываю внутрь, я тоже замираю.
Мама накрыла обеденный стол.
Три тарелки. Три вилки. Три порции спагетти.
Холодные напитки. Вероятно, Kool-Aid со вкусом розового лимонада. Тот самый, который мы берегли для праздника.
Она улыбается нам одной из своих милых улыбок, от которой морщит глаза и кажется, что она не такая уж подлая наркоманка и больше похожа на тех мам, которых мы видим по телевизору. На тех, что в цветочных фартуках, с поцелуями в лоб и без травм, нанесенных в детстве.
— Что вы обе там стоите? — Мама выдвигает стул во главе стола. — Вы, наверное, голодны. Садитесь и ешьте.
Я замечаю, как по руке Виолы бегут мурашки. Это вполне объяснимо.
В ее понимании мама действительно умерла. Почему она должна сомневаться в этом? Мы видели, как они сжигали ее труп. Я держала Виолу, когда она плакала и рыдала несколько дней, из ее тела выходило столько воды, что я думала, она умрет от обезвоживания.
Мы приспособились к жизни сирот.
Без родителей.
В одиночестве.
Мы выжили.
А теперь мама здесь, в нашей гостиной, притворяется, что все нормально.
Притворяется, что все в порядке.
Притворяется, что все это не так уж и плохо.
— Пойдем. — Говорю я сестре, подталкивая ее локтем. Не похоже, что мама уйдет, если мы будем стоять здесь всю ночь.
— Не трогай меня.
Она отдергивает руку.
Резкость в ее тоне пробирает меня до костей. Как и вспышка ненависти в ее глазах.
Я опускаю взгляд в пол и следую за ней, пока она идёт к столу.
Мама садится за стол и берет вилку.
— Паста остыла. Вы, девочки, так долго не возвращались.
Виола стоит за своим стулом. Ее пальцы обхватывают спинку стула, и она смотрит в свою тарелку со спагетти.
— Что это, черт возьми, такое? — Шипит моя сестра.
— Что?
Мама играет в беспамятство. Глаза широкие, но не невинные. Эти глаза уже никогда не смогут быть невинными.
Как и мои.
Мы видели слишком много тьмы, которую предлагает этот мир. Снимали слои цивилизованности и касались кишащего червями подбрюшья.
Увидев безнадежность, назад дороги нет. Почувствовав боль.
Вот почему я хочу защитить Виолу.
Именно поэтому я не хотела, чтобы она знала обо всем этом.
Когда невинность отнимают, ее уже не вернуть. Она хрупкая. Ее легко разбить. Это и делает ее драгоценной.
— Ты думаешь, это смешно? — Спрашивает Виола, пока ее костяшки белеют. — Ты была мертва, мама. Мертва. А теперь ты просто... — Она задыхается. — Сидишь здесь и ешь спагетти?
— Ты права. Это не так уж и вкусно.
Мама выплевывает макароны в салфетку, комкает кучу и кладет ее на лапшу.
Я кривлюсь, подсчитывая все ингредиенты, которые она потратила впустую. Макароны, томатный соус, лук, сосиски. Все то, что мне придется заменить. Все то, что стоит денег на покупку. Неужели она думает, что продукты растут на деревьях?
— Я хочу знать. — Виола поднимает голову. — Почему мама здесь. Почему ей пришлось инсценировать свою смерть. Почему ты пошла на это. — Ее глаза пронзают меня насквозь. — Я хочу знать все.
— Виола...
Я нахмурилась.
— Больше никаких секретов!.— Кричит она.
— Именно. — Мама наклоняет голову и улыбается мне. — Больше никаких секретов. Я тоже этого хочу.
Виола резко кивает, выдвигает стул и садится.
Я остаюсь на месте.
Ви и мама оглядываются на меня.
Выражение лица моей младшей сестры делает ее похожей на незнакомку. Ее губы поджаты, глаза закрыты капюшоном, пальцы неподвижны.
Боль когтями впивается в меня.
Сердце кровоточит в ребрах.
В этот момент я понимаю... Я так и не нашла Виолу сегодня. Бодрая, невинная, веселая тринадцатилетняя девочка, которая сегодня шла домой из школы, сбежала при виде нашей мертвой матери.
И эта щебечущая, невинная тринадцатилетняя девочка так и не вернулась.
Джинкс: Давненько я не отправляла тебе личных сообщений, Новенькая девочка. У меня есть для тебя сделка. Она включает в себя то, чего ты хочешь, и то, чего ты не хочешь.
Джинкс: Не хочешь поделиться секретом?
5.
КАДЕНС
Мой телефон жужжит, но я не смотрю на него. Мама сидит напротив меня. Виола рядом со мной. Здесь так тихо, что я слышу каждый грубый вздох, раздающийся в моих легких.
— Что случилось в прошлом году, мама? — Шепчет Виола. — Что случилось той ночью?
— Той ночью... Я решила срезать путь домой, когда услышала ворчание и звуки борьбы.
Она глубоко вдыхает, пальцы лезут в карман за сигаретой.
Виола наклоняется вперед.
Я задерживаю дыхание, когда мама выдыхает дым.
— Я должна была убежать, но не сделала этого. Глупо с моей стороны. Но я сделала следующее. Я спряталась за мусорным баком и не высовывалась. Когда я услышала, что все стихло, я решила, что драка закончена и парни ушли.
— И?
Виола скривилась.
— Я ошибалась. — Карие
