— Значит, я теперь бедная? — спросила ее Мария Карлотта.
— Мы обе бедные, но я не вижу в этом ничего страшного, — попыталась успокоить ее Соня.
— Как же мне теперь жить? — словно не услышав последних слов матери, спросила дочь.
— Проживем как-нибудь, а там, глядишь, и дедушкины миллиарды обнаружатся.
— В надежде на эти миллиарды ты все спустила в казино! — зло глядя на мать, воскликнула Мария Карлотта. — Это по твоей милости мы теперь должны идти с протянутой рукой!
Соня чувствовала себя задетой.
— Я не всегда проигрывала, иногда, случалось, мне везло. И потом тебя это не касается, твое наследство я не трогала, играла на свои.
— Мое наследство! — с горьким смехом сказала Мария Карлотта. — Допотопный печатный станок, который даже продать некому, да два разводных ключа в придачу! Наследство что надо, первый класс!
Она бросилась к шкафу, распахнула дверцы и вытащила черный «дипломат», подаренный ей дедом за несколько часов до смерти. Вынув из него ключи, она швырнула их в угол комнаты.
— У большинства людей нет и такого наследства, — попыталась урезонить дочь Соня. — Надо работать и зарабатывать себе на жизнь, так почти все живут.
— Мне неинтересно, как живут все, я хочу знать, как мне жить дальше, — раздраженно сказала Мария Карлотта.
— Ты можешь найти себе работу по сердцу. Я знаю, у тебя все получится, я просто уверена в этом.
Соня давно уже подумывала о том, чтобы подыскать для Марии Карлотты какое-то занятие. Она надеялась, что живое, интересное дело поможет дочери найти свое место в жизни.
— Не надо впадать в отчаяние, — терпеливо сказала Соня. — Мы бедные, но не нищие. Работа — это больше для души, чем для куска хлеба. Главное, начать, а там видно будет.
Соня подняла с пола ключи, положила в «дипломат», заперла его и снова убрала в шкаф. «Надо поговорить с Паоло Монтекки, — подумала она тогда, — и как можно скорее».
Бедная девочка! Боязнь жизненных невзгод толкнула ее в объятия смерти. Равнодушие к жизни с годами превратилось в страх — в страх перед нищетой, неустроенностью, людьми, способными предавать и забывать, перед самой собой. Ранимая и беззащитная в душе, высокомерная, подчас грубая внешне, Мария Карлотта предпочла смерть жизненным испытаниям. «Самым страшным испытанием была для нее сама жизнь», — поняла вдруг Соня и тяжело вздохнула. Прекрасное чистое лицо любимой несчастной девочки казалось восковым. Впервые за ночь Соня отвела от него взгляд и огляделась.
Начинался рассвет. Огромные окна, выходящие на Канале Гранде, осветились, порозовели, и первый утренний луч, пройдя через толстые стекла, пересек вестибюль, коснулся бледного лба Марии Карлотты и, как стрела, вонзился в цилиндрический барабан типографского станка. Этот неожиданно ворвавшийся луч поразил Соню. Его направление показалось ей полным таинственного смысла. Похоже, он указывал на что-то определенное. Лоб Марии Карлотты, Римлянин старого Ровести… здесь была какая-то связь. Соня вспомнила одну давнюю историю, случившуюся в Мексике, когда она была любовницей Онорио Савелли, а ее бедной девочки не было еще и в помине.
Тогда они с Пилар рвали в парке листья папоротника, чтобы украсить дом к очередному приему. Вдруг Соня заметила, что потеряла кольцо с бриллиантом — подарок любовника ко дню их шуточного бракосочетания. Испугавшись, она стала шарить руками в густых зарослях, но Пилар жестами объяснила ей, что это бесполезно. На следующее утро перед рассветом она привела Соню на это место, и они застыли в ожидании восхода солнца. Первый же луч, пронизав зеленую листву, отыскал на земле бриллиант, и его ослепительный блеск привлек внимание женщин. «Свет тянется к свету», — подумала тогда Соня. Но что привлекло солнечный луч к стоящему здесь тринадцать лет Римлянину? Почему он так ярко осветил лоб Марии Карлотты? «Наследство», — пронеслось в голове у Сони, и она, словно движимая какой-то сверхъестественной силой, уверенно направилась к лестнице, поднялась в комнату дочери, открыла дверцу шкафа, достала «дипломат», вынула из него разводные ключи и вернулась с ними в вестибюль. Во дворце было тихо. Все спали, включая слуг. Соня подошла к типографскому станку и внимательно рассмотрела цилиндр. Он состоял из двух неравных частей, причем верхняя, меньшая, похожая на крышку, была закреплена болтами. Открутить их оказалось делом нелегким, и Соне пришлось порядком потрудиться, прежде чем болты наконец поддались. Под крышкой, внутри цилиндра, Соня обнаружила мешочек из тонкой лайки, перетянутый шелковым шнурком; он плотно входил в цилиндр и был заполнен чем-то до самого верха. Соня взяла его в руку и прикинула вес: не меньше пяти килограммов. «Свет тянется к свету», — подумала она. Но какой свет мог быть заключен в этом непроницаемом кожаном мешке? Перед ней, как живой, возник Джованни Ровести. Она не сомневалась: это его проделки, ведь Римлянина он считал своим талисманом, потому и завещал любимой внучке Марии Карлотте.
Соня повернулась к дочери.
— Что мне делать? — спросила она. — Здесь что-то есть, и это что-то принадлежит тебе. Я должна заглянуть внутрь?
Соня понимала, что открывшаяся ей тайна не имеет к ней отношения, это тайна ее дочери. Но Мария Карлотта уже никогда не сможет ее разгадать, значит, она должна сделать это за нее, ради нее. И Соня решилась.
Она медленно развязала шнурок и просунула внутрь руку. Что-то твердое и холодное скользило между пальцев, точно мешочек был набит колотым льдом.
Соня вынула руку — на ладони лежали сверкающие камешки. Она зачерпнула горсть и снова посмотрела. У нее не было никаких сомнений: на ладони переливались великолепные, чистые бриллианты.
Голубые, желтые, розовые, один даже почти красный, большие и маленькие, круглые, овальные, четырехугольные, они сверкали на солнце таким ослепительным блеском, что на них больно было смотреть.
— Вот оно, исчезнувшее наследство! — сказала Соня, обращаясь к дочери. — Ты только посмотри, сколько бриллиантов! Тысячи миллиардов твоего деда нашлись, они в этих фантастических камнях! Девочка моя, тебе больше не о чем беспокоиться, в этом мешочке — огромное сокровище, и оно принадлежит тебе, тебе одной.
Мария Карлотта все так же молчала, и Соня заплакала. Она только сейчас поняла, что дочь умерла. Умерла действительно, на самом деле, по-настоящему. Одиночество обступило ее со всех сторон, ей стало нечем дышать. Камни, стоившие тысячи миллиардов, не представляли больше никакой ценности. Они были мертвы. Мертвы, как Мария Карлотта.
Гроб с причала опустили в гондолу. На крышку положили венок из белых роз. Потом в лодку спустились Соня и Пьетро. Окаменев от горя, Соня утром покорно дала Силии надеть на себя черное кашемировое пальто, повязать голову шелковой косынкой в черно-белую клетку. Казалось, она выплакала все слезы: ее красные распухшие глаза были сухи. Сидящий рядом с ней Пьетро и не пытался сдержать слезы. Они текли по его неподвижному лицу из-под темных стекол солнечных очков. Мария Карлотта была на двадцать лет моложе своего сводного брата, и тот относился к ней скорее как к дочери. Ее смерть потрясла его. Он вспомнил последний звонок сестры и винил себя в том, что не услышал в ее полушутливом тоне мольбы о помощи. Если бы он не был в ту ночь так пьян и выбит из колеи, все могло быть иначе, сестренка осталась бы жива. Но, похоже, в их семье никто по-настоящему не понимал Марию Карлотту, никто не замечал, как она ранима и беззащитна. Да и сам он, весь в личных неудачах последних дней, занятый своим «Милым другом», бросил Марию Карлотту на произвол судьбы, предоставив ей самостоятельно решать трудные проблемы. Вот она и решила их. Решила все разом, заплатив самую дорогую цену, какую только можно было заплатить. Пьетро отдал бы все, чтобы вернуть время вспять, к началу того телефонного разговора. Если бы такое случилось, он сказал бы своей маленькой сестренке: «Сиди, где сидишь. Не двигайся. Жди. Я лечу к тебе. Беременна ты или нет — не имеет сейчас значения. Я приеду, и мы во всем разберемся».
